Сергей Юрский: «Нельзя» – бессмысленное слово!»

Знаменитый актер побывал в Новосибирске в дни Рождественского фестиваля искусств, где представил свой новый спектакль «Полеты с ангелом. Шагал». Журналисту «Навигатора» удалось пообщаться с мастером.

Сергей Юрьевич Юрский – актер, режиссер, чтец, сценарист, поэт. Родился в 1935 году. Народный артист России. Лауреат Государственной премии, национальной театральной премии «Золотая Маска», премии «Кинотавра». Награжден орденами «За заслуги перед Отечеством» IV степени и «Знак Почета».

– Приезжаете в провинцию – и первый вопрос: как там Москва?

– Имеете в виду Москву театральную? Столичный театр сменяется инсталляцией, набором картинок с живыми людьми. Иногда на это страшно смотреть, иногда – скучно. Режиссеры, среди которых есть очень талантливые, подминают автора под себя, под свой стиль – неважно, Шекспир ли это, Мольер, Чехов! А, скажем, Товстоногов умел открывать новое в авторе. Поэтому его спектакли «Пять вечеров» и «Горе от ума» были сделаны в разной стилистике. Сейчас же режиссурой считается гипертрофированный эгоизм, самонадеянность, самодовольство. Они выжигают все вокруг. А критика сдалась этому напору.

Сейчас все поголовно ставят про отрицательных персонажей. Почему-то особенно любят Калигулу. Пригласят на роль популярного артиста – и вперед! Еще любят делать спектакль про жизнь известного человека, смакуя в нем самое отвратительное.

Но есть исключения. «Добрый человек из Сезуана» режиссера Юрия Бутусова – о-очень хороший спектакль. Исполнительница главной роли Александра Урсуляк – замечательная актриса, великолепна музыкальная партитура…

– Здесь эта постановка прошла на ура – в рамках МРФИ. А как встретили Вас?

– Хлопают в конце всем и всегда, реакция публики на поклоны стандартная. А вот ощущать дыхание зала по ходу спектакля – это важно. И такое сотрудничество с вашей публикой – было! Сейчас стараюсь ездить поменьше, поездки меня утомляют. Я давным-давно пенсионер. В моем возрасте нужно честно оценивать свои возможности. Год назад снял с проката спектакль «Ужин с товарищем Сталиным», который играл 10 лет, – я стал старше Иосифа Виссарионовича на момент смерти!

– В поставленном Вами спектакле «Полеты с ангелом. Шагал» играете главную роль. Но пьеса написана белым стихом – а это сейчас не модно…

– Каждый спектакль – это риск. В случае с «Шагалом» риск пока оправдывается, но не перестает быть таковым. Я шестьдесят лет на сцене. Но всего второй раз в жизни играю в пьесе в стихах. До этого было только «Горе от ума». Сейчас, наверное, кроме пьесы Грибоедова, в России ничего в стихах и не идет – и публика постепенно разучивается воспринимать со сцены стихотворный текст. Эта пьеса украинского драматурга Сагалова попала ко мне случайно. И зацепила удивительно легким, шекспировским слогом, ритмом без рифм. Пожалуй, о Шагале можно писать только так.

В театре имени Моссовета, где я прослужил 35 лет, за два года так и не рискнули поставить этот спектакль. И я перешел в театр имени Ермоловой, где за два месяца мы подготовили «Полеты» к выпуску. В результате они получили премию журнала «Театрал» как лучший спектакль сезона.

– Чем примечателен для вас Марк Шагал?

– Моему герою 98 лет. В свои последние минуты он вспоминает самые яркие моменты жизни. Шагал – человек удивительной судьбы. Он пережил и 1917-й год, и Великую Отечественную, и послевоенный чудовищный антисемитизм. И при этом никогда не был членом никаких политических и художественных групп! Как художник он ни у кого не учился – и не воспитал учеников. Стал признанным художником при жизни, дождался, когда за его картину предлагали миллионы…

– В 70-е Шагал приезжал в Ленинград. Не довелось встретиться с гением?

– Шагал заходил в нашу с Олегом Басилашвили гримерную в БДТ! А я в то время уехал на съемки. По сложившейся традиции у нас на потолке расписывались все почетные гости театра: от опального маршала Жукова до Солженицына. Шагал тоже оставил автограф, но на просьбу что-либо подрисовать к подписи ответил решительным отказом: мол, это вам обойдется слишком дорого!

– Приходилось ли страдать от цензуры?

– Отвечу словами выдающегося режиссера Хейфеца. В одном из своих последних интервью он сказал: «Цензура – традиционное русское явление русской жизни. При ней творили и Пушкин, и Тургенев, и Булгаков. Я заканчиваю свою жизнь, но никогда не делал того, что мне предписывалось». Я двадцать лет прослужил в БДТ, где тоже была цензура. При этом театр выдвигал будоражащие идеи, прибегая к разговору эзоповым языком. Сейчас хотят запретить мат и секс на сцене. Но «нельзя» – бессмысленное слово. Попробуйте, к примеру, ограничить глубину декольте – а кто будет следить за этим? В результате гонений у нас появятся подвальные театры и подпольное кино. К сожалению, тяга к отвратительному зреет в нашем обществе...

– Вернемся к теме театральной критики…

– …Которая уже выродилась. И это очень обидно, потому что она у нас – была! И в начале ХХ века, и в эпоху оттепели. Помню, в 80-х годах мы с театром имени Моссовета были на гастролях в Кемерово. Привезли 12 спектаклей, играли целый месяц. И познакомились с человеком, пишущим рецензии в газету на следующий день после премьеры. Он побывал на каждом нашем спектакле, вступал в публикациях сам с собой в полемику по поводу возникавшей каждый раз иной трактовки каких-то ролей, игры актеров, атмосферы спектакля. И это было высокопрофессионально! Он не писал от лица восторженных кемеровчан по случаю приезда московских гастролеров, а знакомил со своим видением и пониманием нашей работы. К сожалению, сейчас все критики приобрели одну и ту же интонацию – пренебрежительную, через губу: «Ну, этот спектакль пройдет не больше двадцати раз!» Не знаю ни одного из них, кто бы хоть однажды признал свои ошибки – когда, к примеру, приговоренный им спектакль идет на аншлагах сотни раз…

Мне очень жаль, что критика стала профессией мутантов, продажной профессией! Теперь это наемники, пишущие заказные тексты. Разумеется, не имею в виду Инну Соловьеву или Толю Смелянского. Но они сейчас пишут книги о театре, а не рецензии.

– Художник способен честно сказать: я сделал все, что мог – и больше этим не занимаюсь. И стать счастливым от того, что не придется больше повторяться?

– Разумеется. Это называется словом «кризис». Мы все проходим через него, когда нужно себя обновить. У японцев до сих пор есть традиция: художник в сорок лет меняет имя. Знаю артистов, уходивших со сцены со словами: «Большего сделать не смогу!» Но есть и другие, которые говорят: «Самое главное – играть!» Каждый решает за себя. Но, думается, у нас вряд ли найдется артист, уверенный в том, что материально обеспечил и себя, и свою семью, и теперь у него есть возможность обдумать всё, что было, – и сажать розы...

Юрий ТАТАРЕНКО