«Поэту нужна школа!»

Владимир Михайлович КРЮКОВ родился в 1949 году в селе Пудино Томской области. Окончил историко-филологический факультет Томского университета. Автор ряда поэтических сборников и книги прозы. Член Союза российских писателей. Экс-соредактор литературного журнала «Начало века». Лауреат губернаторской премии в области литературы (2009, 2016), сибирской премии в области журналистики «Акулы пера» (2007). Живёт в селе Тимирязевском под Томском.

– Недавно вышла ваша новая книга стихов «Присутствие» с предисловием Александра Кушнера. Как она составлялась?

– Очень просто. Выбрал, как мне казалось, достойное и расположил хронологически. Каждый год открывается стишком  либо с характерным настроением этого отрезка времени, либо с какой-то жизненной установкой (если это не прозвучит пафосно). На днях получил большое письмо от новосибирского поэта Александра Ахавьева. Он уверяет, что в «Присутствии» «почти везде прослеживается взгляд на жизнь, который не может быть ни молодым, ни старым, – он такой, какой был и есть. И в этом, конечно, присутствует так называемая прекрасность,  неизбывная и неистребимая. За это – спасибо».

– Чем запомнился 2022 год?

– Рад, что в первом номере «Юности» напечатали мою маленькую повесть «Тетрадь у мусорных баков». Это третья публикация у них. Я посылал туда рассказы после пришествия редактором Сергея Шаргунова. Почему-то поверил, что он поднимет журнал (или постарается это сделать). В этой повести отдал герою свои дневниковые записи, наброски, вообще хотел передать умонастроение сходящего на нет (или сошедшего) поколения. Получил немало откликов.

Второе радостное событие – письмо известного критика Инны Ростовцевой, написанное от руки на восьми страницах А4. Мы читали все её статьи в «Литературке»1980-1990-х, любили её книгу о Заболоцком, знали, какую роль она сыграла в судьбе поэта Прасолова...

А что же в житейском плане? По-прежнему со мной сосновый бор, сад-огород с розами и пионами, выращенными женой Ольгой, общение и понимание с сыном Глебом. Копаю землю, плаваю в Томи, перечитываю любимые книги, даже читаю что-то новое (пусть как старый ретроград не всё принимаю). В посёлке жизнь течёт совсем по-иному, в согласии с природой. Птицы звонче городских, дятел стучит в сосновые стволы, сугробы белые и высокие… А как здорово стоять на земле под дождём!

– Вопрос поэту, живущему за городом, в доме с печным отоплением. Черновики идут на растопку?

– С ними я так и поступал, и довольно долгое время, пока в доме не появился компьютер. Но несколько дорогих мне рукописей со следами работы оставил на память. К слову, я себя никогда не назвал поэтом. Мне очень нравится чеховское «литератор», вот его-то с удовольствием и употребляю.

– В чём разница между литератором и поэтом?

– Для меня «поэт» – очень ответственное слово. Возможно, с людьми моего поколения трепетное отношение к поэзии уйдёт в небытие. Пусть выпустивший пять книг стихов именуется стихотворцем, ничего против не имею. Обратите внимание, слово «стихи» я уже уступил этой нахрапистой публике! У Вадима Кожинова была такая книга – «Стихи и поэзия», где, в том числе, говорится и о необходимости различать эти понятия по степени художественности текста. Полностью согласен.

– Бытует мнение, что Бродский – последний большой русский поэт. Согласны?

– Некоторые коллеги по писательскому цеху терпеть его не могут. Я же уверен: да, Бродский действительно последний большой русский поэт! Его отличало изумительное умение владеть словом. И кажется, что так легко это ему даётся. А откроешь мемуары современников (Вайля, Гениса, Лосева) – ан нет, не одной левой этот парень писал! Бродский много работал – над интонацией, лексикой, тематикой. Люблю его ранние стихи: «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать…», «Письма римскому другу», лирику, посвящённую Марии Басмановой. Или шедевр «Я входил вместо дикого зверя в клетку». А вот книга «Пейзаж с наводнением», на мой взгляд, уже штукарство: голая мастеровитость, слишком рационально, холодно.

– А вас не смущает слово «последний»? Каково это – писать стихи, понимая, что ты отнюдь не Бродский?

– С этим ощущением живут и работают многие, начиная с ровесников Иосифа Александровича: это и Александр Кушнер, и Евгений Рейн. Думаю, трезвое отношение к себе не может никого угнетать. Наверняка и Сергей Гандлевский отдаёт себе отчёт, насколько велик Бродский, и при этом пишет замечательные стихи. Постоянно оглядываться на гениальных поэтов неправильно. Но, когда авторитеты отсутствуют, появляются горы беспомощного в литературном отношении самиздата! Кстати, в своё время юная Ахматова не решалась выступать после Блока, на что услышала от Александра Александровича: «Помилуйте, ну, мы же не тенора, в самом деле…»

– Сохранился ли феномен писательской дружбы?

– Самая долгая дружба связывает меня с Кушнером. Возможно, потому, что мы редко видимся, не конкурируем никоим образом (улыбается). Познакомились в 1974 году! Я приехал в Ленинград, зашёл в редакцию журнала «Аврора», спросил адрес Александра Семёновича. Мне, естественно, отказали. Вышел на улицу расстроенный. Вдруг следом идёт сотрудница редакции и протягивает бумажку с заветным телефоном. Звоню, говорю, что работаю учителем литературы в сельской школе, хотел бы показать свои стихи… Тот отвечает: «Учитель? Приезжайте ко мне в Автово!» После той встречи мы стали переписываться. Храню его длинные письма, написанные от руки. В них много глубоких размышлений, ценных советов.

– Как вам кажется, появление нового яркого имени в отечественной поэзии будет связано с какой-либо поэтической школой? Или подождём самородков?

– Последним самородком в поэзии был Есенин. Да и ощущение того, что этот парень от сохи, обманчиво, стоит только вчитаться в его стихи. Сегодняшние кандидаты в звёзды должны вмещать в себя и школу, и ярчайшую индивидуальность равной взрывной силы. Для меня пример такого сочетания – Борис Рыжий, царство ему небесное. Это был юноша с ободранной душой, но видно, на чём строится его поэтика: русская традиция, Аполлон Григорьев, питерская школа…

Была и сибирская поэтическая школа. 60-е годы прошлого века своеобразно аукнулись у нас. В столице эстрадная поэзия подскочила на большую высоту, и до Сибири дошла эта волна раскованности. Только у нас тут было больше тонкости душевной, подлинной искренности. Появились замечательные поэты: Василий Казанцев, Геннадий Карпунин, Александр Плитченко, Роман Солнцев… А вот новых ярких стихотворцев назвать затрудняюсь. Хотя назову двух томичей: Владимир Брусьянин и Макс Батурин, оба покойные, к сожалению.

– Есть ли профессии, несовместимые с поэзией?

– Наверное… Скотобойня какая-нибудь. Да, ещё нельзя быть одновременно поэтом и президентом России. Очень тяжело совмещать со стихосложением и журналистику.

Когда преподавал детям литературу, стал резко терять зрение: там же масса тетрадей, которые ежедневно надо проверять. Медики настояли на уходе из школы. И я прекратил учительство, о чём сильно жалею до сих пор. Для действующего поэта профессия школьного учителя литературы – лучше не найти!

Юрий ТАТАРЕНКО

Фото из личного архива В. Крюкова