«Мне многое не все равно!»

Наталия Александровна МОШИНА родилась 14 февраля 1975 года в Уфе. В 2002-м окончила факультет психологии Новосибирского государственного педагогического университета. Как драматург дебютировала в 2004 году на фестивале молодой драматургии «Любимовка» с пьесой «Треугольник». Позднее неоднократно участвовала в нём с другими работами. Автор 12 пьес, поставленных в 30 театрах. Постоянно публикуется в журнале «Современная драматургия». Призёр конкурсов «Свободный театр», «Текстура», «Исходное событие – XXI век», лауреат всероссийского конкурса им. А. Володина.

– Вы сразу с пьес начали? Стихов не было?

– Что-то такое в рифму в школе немного пописывала. Но всегда понимала: я не поэт. Мама мои первые опусы встретила без восторга. И вообще, для того, чтобы кому-то что-показать – до этого я созрела только в 29 лет. Написала пьесу «Треугольник», решила, что этот текст вроде получился – но что дальше? Попала в интернете на сайт «Новой драмы» и отправила туда свою пьесу. Спустя какое-то время мне пришло письмо от Александра Родионова (российский драматург. – Прим. ред.): «Вы не против, если ваш «Треугольник» мы отправим на конкурс «Любимовки»?» Это было какое-то чудо. Так в 2004 году я впервые оказалась в Москве на этом фестивале.

– Про многие пьесы «новой драмы» можно сказать: «Я полагаю, мат здесь неуместен». А вы как думаете?

– В пьесах – как в жизни. Бывает, человек матерится через слово – но это так забавно, обаятельно! А кто-то ругается – и это не вызывает ничего, кроме отторжения. Так и в пьесах: бывает, мат искусно вплетён в текст, и взгляд спокойно по нему скользит. А иногда видно, как автор говорит сам себе: а давай-ка я тут врежу по матушке... То есть пьеса – сделана, приёмы видны.

Сама я мат в текстах почти не использую. А вот в жизни, если честно, выражаюсь. В пьесе «Жара» про молодых радикалов много экспрессии. Я начала писать её без нецензурщины. Когда прочла в сцене захвата заложников выражение «чёрт побери», то поняла, что это не по правде. В итоге в «Жаре» много мата, но он появляется в крайних случаях. Пьесу поставили в московском театре «Практика» и пермском «Сцена-Молот» – без купюр.

– В новой книге Романа Сенчина «Русская зима» весьма подробно рассказана биография его нынешней супруги, драматурга Ярославы Пулинович. К примеру, сообщается, что первую пьесу Слава написала в стрессе за пару часов. А вы как долго работаете над текстом?

– Сначала возникает идея пьесы. Потом ты её долго-долго обдумываешь. Сочиняю историю месяц, два, три – записывая какие-то реплики персонажей. Когда сюжет полностью готов, садишься и работаешь – очень быстро: дня 3-4, неделю максимум. Потом пьесу нужно отложить на месяц, а лучше – на два. Ну и после смотришь свежим взглядом, начинаешь править.

– А финал новой пьесы вам известен заранее – или бывает, что он рождается в муках?

– Обычно мне понятна кульминационная сцена. Такого не было: «Ой, персонаж меня повёл за собой и куда-то там увёл! И внезапно обнаружилось, что пьеса закончилась совсем не так, как было задумано!» (смеётся).

– Как возник замысел пьесы «Розовое платье с зелёным пояском», поставленной во МХАТе имени Горького?

– Внезапно. Я пылесосила в квартире. И вдруг пришла идея написать монолог взрослой Наташи, героини чеховской пьесы «Три сестры». Сразу подумала, что его наверняка давно уже кто-то сочинил. В интернете поискала – нет, ничего подобного. И принялась за работу. Сочиняла пьесу очень долго. В кино есть такое понятие – заклёпочник. Это тот, кто при виде танка на съёмочной площадке кричит, что заклепки на люке – неправильные! (смеется). Для меня тоже крайне важно соответствие деталям эпохи. Я изучила историю создания «Трёх сестёр». Оказалось, прототипами Прозоровых могли быть учительницы-подвижницы из Перми. Погрузилась в историю города начала ХХ века: как звали городского голову, губернатора, кто приезжал туда на гастроли, как называлась главная гимназия и так далее.

– Все три золовки Наташи представлены у вас весьма нелицеприятно…

– Это с точки зрения Наташи, практичной женщины, прочно стоящей на земле, мечтающей о простом женском счастье – семье, детях, доме. А грёзы родни о светлом будущем России ей непонятны. В итоге осталась у разбитого корыта и работает в 50 лет уборщицей – для меня тут всё логично. А что она ещё умеет делать? Наташа с моей точки зрения – не охотница за богатством, никого не окрутила и ни в какой Париж не сбежала.

– Как вам кажется, много ли в Наталье Прозоровой от Наталии Мошиной?

– (после паузы) Что-то точно есть. Может быть, в плане практицизма... Хотя в целом я не считаю себя чересчур практичной. Вообще, конечно, в каждом, даже совершенно отрицательном персонаже, обязательно есть частичка автора. Ты подсознательно сливаешь в героя свою тёмную сторону.

– Ваша Наташа называет золовок «всёравношками». А что вам не всё равно?

– (задумывается) Очень многое. Мне не всё равно, что люди почему-то постоянно лгут. Не понимаю, почему страдают беспомощные создания – дети, животные. Мне не всё равно, что вокруг какое-то адское озлобление, что люди перессорились – в том числе и по политическим мотивам. Понять и принять что-то или кого-то – это непросто. Но это необходимость. А у нас до сих пор воюют – но уже не красные с белыми, а потомки энкавэдэшников с потомками жертв репрессий, которые часто сами были энкавэдэшниками. Один миф борется с другим…

– Недавно Дмитрий Данилов написал пьесу о пандемии «Выбрать троих». В Новосибирске вышел спектакль «Перемирие» – на тему войны в Донбассе. А вас как драматурга интересует ультрасовременность?

– Николай Халезин на одной из сценарных онлайн-конференций рассказывал, как устроен театр в Англии. Там торжествует принцип «Утром в газете – вечером в куплете». Все значимые события переносятся на сцену – через два месяца буквально! И эта новая пьеса на злободневную тему может идти совсем недолго, но творческое осмысление происходящего в мире – произошло. И об этом сказано со сцены. Большинство российских театров к этому не готово. Меня очень волнует война в Донбассе. И не только она. Но… Видимо, я нахожусь под гнётом «великой русской литературы». Есть страх, что моя позиция по какому-то актуальному вопросу возобладает над художественным, и получится агитбригадный текст. Нужна дистанция – и временная в том числе.

– Знакомый литератор заново перевёл мольеровского «Тартюфа», считая, что прежние переводы за сто лет устарели. Пора ли сделать героев классических пьес ближе к современному зрителю?

– Помните фильм «Ромео и Джульетта» с Ди Каприо, снятый в середине 90-х? Там звучит язык Шекспира, а все реалии вокруг были современными. И текст, очень музыкальный, этому никак не мешал. Возможно, сегодня можно было бы сделать точечные замены – внести новые фразеологизмы, каламбуры, сравнения, но не переписывать классику от и до.

Юрий ТАТАРЕНКО

Фото из личного архива Н. Мошиной