«Когда пишу прозу, я визионерствую»

В марте в рамках IV литературно-художественного фестиваля «Славянская буквица» в областной научной библиотеке прошла творческая встреча с известным поэтом и прозаиком Олесей НИКОЛАЕВОЙ.

Олеся Александровна Николаева родилась 6 июня 1955 года. Дочь поэта-фронтовика А.М. Николаева. Окончила Литинститут, с 1989 г. ведёт там семинар поэзии. Член СП СССР (1988), Русского ПЕН-центра (1993). Публиковалась в журналах «Новый мир», «Вопросы литературы», «Знамя», «Дружба народов», «Дети Ра» и др. Произведения Николаевой переведены на английский, итальянский, китайский, немецкий, французский, японский и другие языки. Автор 13 книг стихов, 24 книг прозы, 6 книг эссе. Отмечена стипендией фонда А. Тепфера (1998), медалью г. Гренобль (1990, Франция), многими российскими литпремиями. В 2000-х вела на телеканале «Спас» передачи «Основы православной культуры» и «Прямая речь». Её муж – священник Владимир Вигилянский, у них трое детей. Живёт в Переделкине.

– Ваше кредо профессора Литинститута?

– «Трости надломленной не переломить и льна курящегося не загасить». Сейчас в Литинститут по новым правилам можно принимать абитуриентов сразу после школы, по сути – подростков. А это очень сложный и хрупкий человеческий состав. Когда они выпускаются, мне всегда грустно не только потому, что надо с ними расставаться, но и потому, что «сейчас бы только и начинать!».

– Вы азартный человек?

– В работе над новой повестью или романом тоже есть свой азарт: порой я просиживаю за письменным столом по 16-18 часов кряду, пока не упаду от усталости. Возможно, это азарт охотника – поймать в свои сети все эти нематериальные существа и невоплощённые события, которые волнуют воображение, присвоить их и оставить жить у себя в тексте.

– Хотелось ли однажды переписать какое-то своё стихотворение?

– Конечно, бывает такое. Меняю строчку, выкидываю одну-вторую строфу из уже опубликованных стихов. Есть любимые стихи. Это те, что заставили себя написать. Поставил точку – и удивляешься, что же такое получилось в итоге. Мне дорога книга стихов «Испанские письма», за неё получила премию «Поэт».

В принципе, зарифмовать можно всё что угодно. Но всё же литература держится на трёх тайнах: любви, смерти и власти.

– И какая из трёх тайн манит вас сильнее?

– А они же неразделимы…

– Как вы считаете, самоуничтожение талантливых творческих людей – единичные случаи или система?

– Ненависть к бытию существует, это бесовские проявления. Богоборчество, разрушительные поступки никому не во благо. Считаю, лучшее стихотворение Бродского – то, что заканчивается строчками: «Но пока мне рот не забили глиной, / Из него раздаваться будет лишь благодарность». Бродский не был воцерковлённым человеком, но он сумел выразить чувства настоящего художника. Счастье писателя в том, что ты можешь своими словами всё повернуть во славу Божию. Покаяние, благодарность – очень важные вещи. Неблагодарный человек –  страшный человек.

– Олеся Александровна, как различаете хорошие стихи и не очень? А хорошие и великолепные?

– Великолепные стихи сродни чуду: они меняют оптику, они обладают целебной силой, в них есть «гармонии таинственная власть». Как сказал Баратынский, «болящий дух врачует песнопенье». А просто хорошие стихи – это подспорье для великолепных. Но в любом случае это извлечение драгоценного из ничтожного, по слову пророка Иеремии: «Извлеки драгоценное из ничтожного и будешь, как уста мои». Там, где этого преображения не происходит, стихотворение – это просто упражнение в рифму или нерифмованная дневниковая запись.

– Поэзия – это метафоры, неологизмы, афористичность. А что ещё?

– Ещё – кантилена: музыка. И, думаю, она – прежде всего. Потому что без метафор, афористичности, а уж тем более неологизмов даже великое стихотворение может обойтись, а без этого никак. Есть такое выражение: магия стиха. Не об этом ли великий Лермонтов? «Есть речи – значенье / Темно иль ничтожно, / Но им без волненья / Внимать невозможно».

– Что помогает «домолчаться до стихов»?

– Мне помогает то, что пишу ещё и прозу. Там слово не такое, как в стихах, где оно более многозначное, более символическое, обладающее большей валентностью. Вот по этому слову я начинаю скучать. По компактности высказывания, по таинственным пробелам и паузам между строками. Поэтические образы и формы уводят от обыденных их значений и приближают к видению новых смыслов и связей, при этом не лишая нас возможности понимания всех прочих семантических возможностей и не порывая с чувством реальности. Прекрасное (пушкинский «идеал») ищет для своего выражения иноязык, немного отличный от прагматического и информационного: слово, не во всём совпадающее с его номинативной функцией и сохраняющее с ней дистанцию, сколь бы малой она ни была.

– Интересна ли вам как поэту новая территория – критика, драматургия?

– Критика – пожалуй, нет. Иное дело, что я люблю анализировать ткань, композицию хороших стихов: это у меня с ранней юности. Дружила (или по крайней мере общалась) с поэтами, которых это тоже очень интересовало и которые были настоящими знатоками и ценителями поэзии: Александр Межиров, Юрий Левитанский, Давид Самойлов, Инна Лиснянская, Виктор Гофман… Поэзия ведь искусство, и каждое стихотворение, по моему убеждению, должно быть художественным изделием, вещицей. Плохие стихи – сейчас скажу банальность – ужасно не люблю, хотя мне порой и приходится с ними иметь дело, будучи членом разных жюри и руководителем семинара поэзии. До сих пор так и не выработала иммунитет, поэтому каждое такое чтение меня травмирует.

А вот драматургия очень интересует: я написала два сценария, один из которых – «Кукс из рода серафимов» – у меня купили буквально через три дня после того, как отправила его в продюсерский центр. По одному из моих рассказов («Любовные доказательства») снят фильм «Любина любовь», по роману «Инвалид детства» – написана пьеса, а одна из повестей («Касьян») – инсценирована. Но вот сценарий целого сериала «Двойное дно» лежит без движения: просто не знаю, куда и кому его предлагать, да и вообще все эти вопросы, связанные с продвижением «товара», всегда были мне в тягость. На днях в Переделкине открывается мастерская «Адаптация», организованная АСПИР для писателей и кинематографистов. Решила принять участие – очень уж хочется вызнать, кому предлагать сценарии, куда вообще идти с ними (улыбается). Считаю, что мою прозу можно и нужно экранизировать: когда её пишу, я визионерствую – всё вижу, самые мелкие детали. Герои становятся в этот момент для меня живыми. Остаётся только за ними записывать и с них списывать. Потом, когда роман, повесть, рассказ завершены, мне жаль расставаться с персонажами. Поэтому некоторые – отец Авель, Августин, адвокат Баксов – перекочёвывают из одного произведения в другое. Впрочем, если взять мою прозу – всё, что я написала, получится одно большое полотно.

Юрий ТАТАРЕНКО

Фото В. Панова