Евгений Водолазкин: «Творить историю невозможно!»

В рамках Всероссийского литературного фестиваля «Белое пятно» в читальном зале НГУ прошла встреча с Евгением Водолазкиным – доктором филологических наук, сотрудником отдела древней русской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) РАН. Евгений Германович с недавних пор известен и как писатель. Первый роман Водолазкина «Соловьев и Ларионов» в 2009 году стал финалистом премии Андрея Белого, а роман «Лавр» только что объявлен лауреатом «Большой книги».

– Вы стали прозаиком в 45 – возраст не мальчика, но мужа. Каким образом ученые становятся литераторами?

– Начнем с того, что все приходящие учиться на филолога так или иначе руководствуются любовью к слову. А затем в процессе изучения литературы ученые рано или поздно задаются вопросом: «А может и самому уже попробовать что-то написать?» После сорока я почувствовал, что любимая наука – это не вся моя жизнь. И нужно делать что-то еще – не вместо науки, а вдобавок к ней. Несколько лет писал публицистику в московских газетах, затем перешел на прозу.

– Ваш роман «Лавр» заметно отличается от всего, что сейчас пишут…

– «Лавр» – попытка написать житие современными средствами. Этот роман – практическая сторона моих занятий медиевистикой, которой занимаюсь уже 30 лет. Но в «Лавре» я постарался передать еще и свое понимание жизни. Поэтому в тексте используются разные стили, когда элементы архаики смешиваются с элементами авангарда. Это история любви, любви вечной. Молодой человек полюбил девушку. Она погибла не по его вине. И юноша решает выполнить за свою возлюбленную ее предназначение перед богом, резко изменив уклад собственной жизни – он начинает выхаживать пораженных чумой и так далее. А где кончается жизнь, начинается житие.

В этой книге пытаюсь ответить на вопрос, зачем человек живет. Ведь общего смысла для всех нет, у каждого он свой и поиск его. Использую такой образ, как блохи в банке. Есть движение, но нет общего вектора. И в отсутствие единонаправленности усилий не знаем, куда нас в нашем движении снесет. Мы влияем только на личную жизнь. Все наши попытки повлиять на человечество, творить историю, изменить государственный строй – чепуха, это не удастся никому – от дворника до президента. К президентам, постоянно находящимся в различных рамках, это относится даже в меньшей степени. Человеку надо заниматься собой: самовоспитанием, сдерживанием дурных страстей, поощрением хороших начал. Тогда это повлияет и на общее положение дел. А в героев, переворачивающих с ног на голову весь ход истории, я не верю. Всякий герой – на гребне волны. Которая возникает и движется вовсе не потому, что ее кто-то оседлал.

– Вы приехали к нам сразу после очередной встречи Путина с писателями. Как Вам кажется, в чем ее значение?

– Главное, что она состоялась. И на нее пришли представители обеих ветвей современной отечественной литературы – и почвенники, и либералы. Они собрались вместе впервые за два десятка лет! В этом смысле прошедшее литературное собрание – зарница возможного воссоединения нашей литературы в один поток, без проявлений взаимного антагонизма и нетерпимости.

Запомнилось, как Сергей Шаргунов стал спрашивать президента о судьбе узников с Болотной площади. Вообще-то я не люблю, когда говорят не по объявленной теме. С другой стороны, как же русская литература может не взывать о милости к падшим!

И Путин, и акция в целом оставили неплохие впечатления. Я почувствовал интерес власти к писателям. Но куда важнее проявленное внимание общества к современным литераторам – еще 10 лет назад всякого рода прогулки писателей по бульварам остались бы просто незамеченными.

Перед разговором с президентом проходили заседания различных секций. Я выступал на двух: прозы и сохранения культурного наследия, где предлагал вернуть сочинения в школы. ЕГЭ по литературе надо как можно скорее отменить. Что дает для понимания «Войны и мира» знание того, что одно из сражений называлось Шенграбенским? Общеизвестно, что литература воспитывает связную речь. А сейчас в школах идет сплошное натаскивание на ЕГЭ. Это полное безобразие.

Еще я говорил о том, что на РАН открыто настоящее гонение. Ликвидировать Академию наук при всем ее несовершенстве безнравственно. РАН – это среда, которая сама себя воспроизводит. А без среды нет науки. К примеру, исчезло в советское время антиковедение – и не возродилось. Гуманитарные науки-одиночки – большая редкость, их надо беречь. Защита культурного наследия – это в том числе и сохранение РАН.

– Ваше беспокойство понятно: писатели-то пишут – а кто будет их читать?

– Современная литература основана на идее прогресса – вернее, развития. Новый текст по-гегелевски перекрывает старые, и вот мы уже и не читаем ни Тредиаковского, ни Сумарокова. Хотя они жили совсем недавно по историческим меркам. В средние века было не так. Читались тексты как IV, так и XV веков, тысяча лет разницы никого не смущала. Продолжительность жизни средневековых текстов просто удивительна! Сегодня в произведениях классиков XIX столетия люди не находят созвучия времени. И это говорит о том, что все тексты рано или поздно, увы, устаревают.

– А что приходит на смену классике – постмодернизм?

– Отношусь к постмодернизму как к литературному инструменту. Он отражает определенные явления в литературе. К примеру, постмодернизм принципиально фрагментарен и цитатен. Можно привести пример стилевого цитирования, присущего Владимиру Сорокину. Используются и прямые цитаты: Михаил Шишкин включил в свой роман «Венерин волос» две страницы воспоминаний Веры Пановой. Таким образом, если раньше широко цитировалась Библия, то сейчас – вся литература. Всякое движение циклично. И постмодернизм, преодолевая литературу нового времени, странным образом рифмуется с эпохой средневековья!

– Вот только пятьсот лет назад не было Интернета!

– Средневековая литература – реального факта. Сейчас, когда неутомимые графоманы в своих блогах подробнейшим образом описывают прожитый день, восторжествовал принцип «Жизнь как книга». Налицо и всплеск интереса к биографической прозе. Причем для серии «ЖЗЛ» пишут литераторы первого ряда: Варламов, Быков, Прилепин, Попов. То есть вновь возникает запрос на реальность.

– А молодежь по-прежнему зачитывается фантастикой…

– В юности я тоже любил читать фантастику. Когда ты молод, жизнь кажется вполне объяснимой. И хочется непонятного. Отсюда и интерес к фантастике. А ведь самое непонятное встречается в самой обычной жизни. Но понимание этого приходит с годами. Кстати, о непонятном – могу вам признаться, что долгое время был тайным поклонником детективов!

– Почему тайным?

– С точки зрения литературной критики – отчасти снобистской – детективы не входят в большую литературу: мол, пишут их пачками и на недостаточно высоком уровне. А между тем Конан Дойль, Честертон, Агата Кристи – очень хорошие писатели. Да и «Преступление и наказание» Достоевского, формально говоря,  детектив. Популярность этого жанра объясняется прежде всего тем, что в детективе четко выражена победа добра над злом.

– У вас вышли уже два романа – когда ждать третьего?

– Между прочим, он уже на четверть написан. Это роман о XX веке. Никак не могу придумать название…

– Пусть же, пока работаете над новым текстом, Ваш «Лавр» прочтут как можно больше читателей!

Юрий ТАТАРЕНКО