Вспоминая Михаила Алексеевича

15 октября дань памяти создателю Академгородка и Сибирского отделения отдают самые близкие Михаилу Алексеевичу Лаврентьеву люди – коллеги по работе, приехавшие вслед за ним в далекую Сибирь, и его ученики, сотрудники Института гидродинамики СО РАН, который уже 30 лет носит его имя.

История разделила все даты, события, мероприятия на личные и общественные. О первых все помнят сами. На вторых посещаемость обычно обеспечивают по заданию руководства. В день прощания с первым председателем Сибирского отделения Академии наук в 1980 году никто не организовывал похоронную процессию. Ее составили сотни людей, для которых эта потеря была личным горем. Нескончаемые колонны тянулись от Дома ученых до Института гидродинамики, затем вниз по проспекту Науки и до самого кладбища. На протяжении всего пути гроб несли на руках.

Многие из тех, кто помнят времена ученых-энтузиастов 1960-х, не любят ворошить воспоминания и чаще всего уклоняются от интервью с журналистами, чтобы не иметь повод сравнить отношение всего общества и самих ученых к науке сегодня и тогда. О личном опыте общения с Дедом (так по-родственному называли Лаврентьева все ученые), они готовы говорить лишь в узком кругу единомышленников. В актовом зале ИГиЛ СО РАН собралось чуть более десятка людей, проработавших в этом институте всю свою жизнь и навсегда сохранивших не только память о его первом директоре, но и созданную им атмосферу искренности, простоты и огромного желания заниматься наукой.

Академик Лев Овсянников, многие годы работавший с Михаилом Алексеевичем еще до создания Сибирского отделения, а позже унаследовавший его пост директора Института гидродинамики, назвал одним из самых главных качеств Деда силу характера.

– К 1956 году в Сарове под руководством Лаврентьева был создан ядерный заряд, и наступила очередь натурного эксперимента, – рассказал он. – С группой ученых мы в плацкартном вагоне выехали в Семипалатинск специальным поездом, который, кроме нас, вез и детали самого заряда. Расположились в 15 километрах от места взрыва, поэтому никуда не прятались. Через полчаса к эпицентру взрыва направили бронетранспортеры с солдатами. Многим из них становилось плохо, и их возвращали обратно. Нужен был специалист. Лаврентьев спросил, кто из нас поедет с ним. Народ заколебался – действие излучения на организм всем было известно. Облачившись в защитную спецодежду, трое из нас полезли в бронетранспортер и поехали смотреть на кратер, чтобы визуально оценить результат эксперимента. Это длилось считанные минуты – больше находиться там было нельзя, но я на всю жизнь запомнил, с какой решимостью Лаврентьев шел на такие поступки.

Пирожки по-академически

Михаил Алексеевич очень любил эксперименты со взрывами. Ни одна публичная лекция не оставалась без этого зрелища. Исключение не составляли даже творческие встречи в Доме ученых. Многие показанные в тот вечер фотоснимки были связаны со взрывами – счастливый Лаврентьев по горло в снегах острова Диксон на экспериментах со шнуровым зарядом, портрет Лаврентьева с нимбом – дымовым кольцом, поднявшимся после взрыва, и другие чудесные фотографии. Многие из них были совсем не характерны для человека такого ранга и вызывали добрую ностальгическую улыбку любящих коллег. Вот Лаврентьев влез высоко на ветви сосны, чтобы осмотреть окрестности Городка, а вот он что-то объясняет космонавту Феоктистову, словно тонкой веткой чертя на песке четырехметровой палкой, видимо, стволом топляка. От просмотра снимков снова возвращались к воспоминаниям.

– В 1953 году во время торжественного вечера на Физтехе с трескучего мороза в дверь вошли двое мужчин в больших лохматых шапках, – вспоминает Фаина Луговцова. – Один двухметрового роста, другой маленький. Это были Михаил Лаврентьев и Петр Капица. Оба сели в президиум, началось заседание, и Капица тут же уснул. Я удивилась, он же спит! Ну и пусть спит, пошутили студенты, он весь день работал, а сейчас уже вечер. Человечная атмосфера студенчества Физтеха пришла с нами и в Золотую долину и поддерживалась Михаилом Алексеевичем. Мы не испытывали подчиненного страха перед этим великим человеком. К нему всегда можно было зайти с любыми вопросами. Да это зачастую было и не нужно – каждое утро он лично обходил все лаборатории своего института, со всеми здоровался, всем интересовался. Подписывая мои бумаги (я была активная общественница), он всегда строго спрашивал, все ли в них точно. За каждую букву отвечали головой. Подведешь – лучше в институт не приходи. И, конечно, никто из золотодолинцев не забудет «посиделки» у Веры Евгеньевны – супруги Деда. Она приносила в комнату целую гору маленьких свежеиспеченных пирожков и добавляла:

– А тесто месил Михаил Алексеевич!

Дед смущался:

– Верунь, ну что ты меня выдаешь!

Ничего стыдного в этом, разумеется, не было – человечность руководителя, чью величину ощущал каждый из нас, наоборот, очень мощно поднимала дух.

Оркестр на две зарплаты

Марлен Топчиян вспомнил историю создания в Сибирском отделении собственного оркестра. Среди ученых оказалось много музыкантов, но если скрипачи имели свои инструменты, то «духовики» – нет. Бюджета на покупку ударных, тромбонов и саксофонов в научном учреждении не было, да и быть не могло, но Михаил Алексеевич решил проблему весьма неординарным способом.

– Я занимаю должности вице-президента Академии наук, председателя Сибирского отделения и директора института, – цитирует Деда Марлен Топчиян. – А зарплату получаю только как вице-президент. Так вот, я дал задание бухгалтерии, чтобы вам выдали нужную сумму из зарплат, которые я не получаю.

О человечности Лаврентьева говорили многие его коллеги. Притчей во языцех стала история знакомства с ним шофера СО РАН, которую поведал собравшимся Леонид Лукьянчиков. Водитель недавно устроился на работу, еще не познакомился со всеми сотрудниками и однажды по дороге на работу встретил незнакомого высокого человека в очках.

– Пашков, – протянул руку водитель.

– Лаврентьев, – охотно приветствовал его вице-президент Академии наук.

Взрывоопасные кофточки

На фоне сегодняшнего увлечения моментальным внедрением инноваций в производство весьма злободневно выглядел рассказ Леонида Лукьянчикова про «изобретателя» нового детонатора, который предложил Лаврентьеву воплотить его безумную идею. Дед тактично ответил ему, что предложение, конечно, интересное, но даже для внедрения в массовое производство застежки-молнии понадобилось 20 лет, и пожелал долгой успешной работы.

Но и без инноваций проблем на промышленных предприятиях было достаточно. Марлен Топчиян рассказал, как сотрудники Института гидродинамики оперативно нашли причину регулярных взрывов в цехе по производству нитроглицерина в Красноярске. В точности такой же, до последнего винтика, цех работал в Белоруссии, но там ничего не взрывалось. Эти два цеха производили нитроглицерин по непрерывной технологии и обеспечивали продукцией весь СССР. За помощью к Лаврентьеву как к специалисту по взрывам обратился председатель красноярского совнархоза.

– Зайдя в цех, мы сразу обратили внимание, что лаборантки там ходят в очень модных тогда нейлоновых кофточках, – говорит Марлен Топчиян. – Малейшая искра от них – и все взлетает на воздух. Но начальник цеха нас заверил, что нитроглицерин от искры не взрывается. Мы стали изучать этот вопрос и доказали, что вещество как раз очень чувствительно к искре. А разгадка частых взрывов от «нейлоновых» и других случайных искр оказалась в сухом воздухе, поступающем в цех, – он очень сильно электризовался. Начали увлажнять атмосферу цеха – и проблема решилась. Думаю, сегодня мы должны сохранять и продолжать традиции такой плотной работы с производствами, которые были при Лаврентьеве.

Отряхнись и иди дальше

Судя по воспоминаниям коллег, характер Лаврентьева воодушевлял все его научное окружение, но для партийного руководства страны он нередко был настоящим бельмом в глазу, от которого они мечтали избавиться. Решение о строительстве Академгородка стало для него только началом череды сражений за развитие научного центра. Биться приходилось даже за стройматериалы, которые городские власти то и дело использовали для других целей. Один из его учеников, первых жильцов научного поселения у Зырянки, получившей название Золотой долины, однажды спросил Деда:

– А что, если вам поставили подножку и вы упали?

Лаврентьев любил откровенные вопросы. Он рассмеялся и ответил:

– Отряхнись и иди дальше.

Академик Владимир Титов подчеркнул, что Михаил Алексеевич был единственным из огромного количества членов ЦК, кто выразил соболезнования семье Хрущева после его смерти, прекрасно понимая, чем ему это грозит. Они никогда не были друзьями, более того, Хрущев последние годы откровенно недолюбливал Деда и нередко препятствовал развитию Сибирского отделения. Однако есть политика и разность взглядов, а есть воспитание и общечеловеческие нормы поведения, переступить через которые Михаил Алексеевич Лаврентьев никогда себе не позволял.

Шарль де Голль в свой визит в Академгородок в 60-е годы сравнил первого председателя Сибирского отделения с первым русским императором Петром. Сравнил не из-за двухметрового роста, но из-за государственной значимости содеянного. Первый построил знаменитый город на Неве, второй – не менее знаменитый городок науки. У каждого руководителя страны или крупной организации есть масса планов и замыслов, но лишь немногим из них удается сдвинуть государственную громаду и организовать работу так, чтобы создать что-то по-настоящему важное, – то, о чем еще многие столетия будут писать в книгах и газетах.

Мария Школьник

ФОТО М. Школьник, П. Ильина и из архива СО РАН