Семья

Семья

Леонид Павлович Шильников родился в 1930 г. в селе Мосты Легостаевского (ныне Искитимского) района Новосибирской области. Детство было трудным: он рано лишился родителей, воспитывался в детдоме. С 1962 г. живет в Бердске. Печатался в новосибирских и бердских газетах, был внештатным фотокорреспондентом «Советской Сибири». Два года назад выпустил книгу рассказов «Священная земля Бердска». Почти все рассказы Шильникова о простой и нелегкой жизни на этой бедной, но дорогой земле.

Было раннее зимнее утро. Над деревней неподвижно стоял густой туман. К утру мороз заметно усилился. В некоторых избах уже светились окна тусклыми желтыми пятнами. Дым из деревенских труб призрачными столбами поднимался высоко вверх и там таял в серой мгле. По широкой заснеженной улице, стоя в санях, ехал мужчина в нагольном полушубке и лохматой меховой шапке. Полозья саней громко скрипели, нарушая морозную тишину спящей улицы. Мужчина неторопливо свернул к пятистенному ладному домику, остановил заиндевевшего коня возле ворот и, припадая на левую ногу, вошел через калитку во двор.

С невысокого почерневшего пригона сбрасывал сено на землю мальчик лет одиннадцати. Черенок от вил высоко поднимался над его головой. Черная собачонка выкатилась из темноты и звонко залаяла на вошедшего мужчину.

– Шурка, мать-то пришла домой? Что делает? – громко спросил мужчина.

– Пришла недавно, дома она. Сидит плачет, дядя Никанор.

– Вилы другие бы взял или обрезал черенок, неудобно работать-то.

– Зачем вилы портить, отец делал, подрасту – как раз будут.

Дядя Никанор вошел на высокое крыльцо, старательно смел снег голиком с подшитых валенок и горестно заговорил вслух:

– Да, дела пошли... Многие уже в деревне получили похоронки, и сейчас в двух избах плачут. Как весной управляться будем с севом? Ох, и трудно будет. И когда эта проклятая война кончится?

Он вошел в натопленную избу вместе с белыми клубами морозного воздуха. Огонь в керосиновой лампе, стоящей на столе, словно испугавшись, неожиданно подскочил вверх, поколебался немного и успокоился. За столом на лавке возле лампы сидела молодая женщина. Она низко склонила голову над шубой и что-то шила; русая тяжелая коса, заправленная в узел, сползла с головы и лежала на плече. Круглолицая девочка дет девяти сидела напротив топившейся русской печи и чистила над ведром картошку. На кухне было тихо, только слышно было частое всхлипывание женщины да мирно тикали на стене ходики: тик-так, тик-так.

Дядя Никанор поздоровался, расстегнул ворот шубы, снял шапку, собрал в горсть сосульки с бороды и усов, аккуратно опустил их в тазик под рукомойником. Молодая женщина отложила шубу на лавку, встала и принесла стул из горницы.

– Никанор Иванович, проходите, садитесь. Что вы стоите возле порога? Что-нибудь случилось? – плачущим голосом спросила она.

Никанор Иванович прошел к столу и сел напротив скорбящей женщины.

– А ты, Нина Семеновна, плачь, плачь, не стесняйся меня, старика. В твоем положении надо основательно выплакаться. Так на душе легче будет, когда вся горечь выйдет со слезами. Дела колхозные, уважаемая Нина Семеновна, не стоят на месте, несмотря даже на похоронки. Прими, дорогая, наше колхозное соболезнование. Крепись, Нина Семеновна. Вот что я зашел. Матвеевна совсем плохая стала, слегла. В правлении мы посоветовались и решили поставить тебя заведующей фермой. Ты молодая, грамотная, закончила курсы по животноводству в районе, была на слете в области. Принимай дела. Выправляй положение.

Нина Семеновна подняла заплаканное лицо на Никанора Ивановича и горячо заговорила:

– А кому я передам свою группу коров? Скотников нет, совсем заросли навозом. Телятниц нет. В родильном отделении никого не осталось. Своя корова уже отвыкла от меня, как на постороннюю смотрит, дома совсем не бываю.

– Вот об этом и давай поговорим, – перебил ее Никанор Иванович. – Сходи сегодня же утром в школу, поговори с девчатами, с парнями, которые учатся в восьмом, девятом, десятом классах. Молодежь поймет, согласятся работать. Кому понадобится дальше учиться, после войны доучатся. Я говорил с директором школы, он дает согласие. Поможет тебе. Объясни им по-матерински, тяжело сейчас колхозу, мужчины на фронте, людей нет. Объясни им положение, поймут.

– В десятом все парни летчиками хотят быть, девчата радистами, медсестрами, – горестно сказала Нина Семеновна.

– А кормить-то кто будет их, голодными много не навоюешь! Так и объясни им, – убедительно возразил Никанор Иванович.

– Ладно, вот рассветает, и пойду. Есть у меня на примете и девушки, и парни, согласятся. Только некоторым надо бы помочь. Валенки бы надо, шубы. В девятом классе эвакуированный парень в ботиночках да в пальтишке в школу ходит, все вещи променяли на картошку и молоко.

– Работать будут – поможем, – после некоторого раздумья согласился Никанор Иванович. – Шубу-то Николая куда готовишь?

– Вы же вчера агитировали на собрании сдавать теплые вещи для фронта. Вот и готовлю подарок. Пусть на здоровье носят бойцы на фронте и мстят за нашего отца, – крупные слезы потекли у нее по обветренным розовым щекам.

– Я пошел, делов еще много. Вечером встретимся в сельсовете, там и вещи принимать будут. Сегодня во второй половине дня собираем в сельсовете женщин, будем пельмени делать для фронта. Тебе обязательно надо быть там. Да, чуть не забыл, коровенку-то твою кто доит, когда не бывает тебя дома? – неожиданно спросил он.

– Шурка, только вы это, пожалуйста, никому не говорите, он боится, что узнают ребятишки в деревне, дразнить будут его дояркой. Хозяйственный парень растет, весь в отца, он и шорку уже сшил для бычка ездить за сеном, за дровами в лес.

– Да, дела-а-а, серьезные, – проговорил Никанор Иванович и пошел к выходу.

Когда дверь захлопнулась за гостем, Нина Семеновна положила руки на стол, склонила на них голову и горько зарыдала.

...Вечером она, придя с работы и не раздеваясь, спросила сына:

– Шура, письмо-то написал бойцу, который будет носить нашу шубу, чтобы крепче мстил фашистам за отца?

– Уже, мама, написал, упаковал и положил в карман.

– Тогда быстро собираемся и идем в сельсовет, сдадим шубу и будем делать пельмени.

...На дворе было уже темно. По широкой деревенской улице деловито шла семья – осиротевшая, но не сломленная.

Леонид ШИЛЬНИКОВ.