Половодье

Половодье

Читая мемуары Малиновской, всякий раз удивляешься, какой боевой экспрессией наполнены вполне мирные, «тыловые» дни. Ураган, встреча детей с волками, бытовая перепалка – в каждом эпизоде разыгрывается какое-нибудь маленькое, но сражение. Таким было само время. Вот и в этом отрывке картина весеннего половодья превращается у Малиновской в целое батальное полотно.

И вечный бой, покой нам только снится...

Весной нас ждало серьезное испытание стихией – разливался Тобол.

Что такое весеннее половодье, знает только тот, кто его пережил. Начинается оно постепенно и приятно: с того, что припекает солнышко; под ногами захлюпали первые проталины; сосульки, свисающие с крыш, заплакали и стали заманчивым лакомством для ребят; заговорили первые ручьи; на валенки, чтобы не промокали, надо надевать калоши; носы наши «захрюкали», на руках появились цыпки, а на носах – веснушки. По ночам мы «грохотали» – кашляли, и мама чаще прикладывала с тревогой ладонь к нашим лбам – не заболели ли?

– Cолнце в золоте лучей мне подмигивает, через улицу ручей перепрыгивает! Ах, ручей, ты чей, ты чей? Я от снега и лучей. Я бегу, я смеюсь, я сейчас с другим сольюсь! – напевали мы, шлепая по лужам.

В апреле ручьи уже мчались в реку, размывая лед Тобола. В один прекрасный день лед оседал, трескался, река вскрывалась, и через несколько дней начинался ледоход! Льдины громоздились у железнодорожного моста через Тобол, и чтобы его не сорвало, чуть выше по течению лед дробили взрывами. Вода прибывала стремительно; река выходила из берегов, заливала прибрежные луга; дорога превращалась в снежное месиво, скрывалась под водой. Движение прекращалось. Вода подступала к поселку и заводу. Все усилия направлялись на укрепление плотины.

Школа находилась на другом берегу реки. В исключительных случаях в школу нам разрешали проходить по железнодорожному мосту, по которому с очень коротким интервалом шли военные составы. Мы выстраивались в цепочку и, стараясь не глядеть вниз, бежали по узкой, ненадежной деревянной дорожке шириной в две доски, укрепленной на железной конструкции моста. Наши сердечки цепенели от страха. Когда настигал поезд, мы ложились ничком, вцеплялись в металлические перекладины, качаясь и трясясь вместе с мостом, затыкали уши от лязгающего грохота, зажмуривали глаза и молили своих мам и пап о спасении. А перейдя мост, брели в школу на ватных ногах...

Весна 1942 года. Разбушевавшийся в половодье Тобол нес по стремнине большие и малые льдины, вырванные с корнем деревья, остатки изб и утвари из разрушенных по пути деревень, даже льдины со скотом, испуганно мычащим, и зазевавшимся зверьем. Если льдины проплывали близко к берегу, их пытались причалить, спасти животных. Зрелище было мощным, потрясающим и мрачным от нависших тяжелых туч, гонимых холодным ветром. Было тревожно от невозможности противостоять этой безрассудной стихии.

И все-таки противостояли! Нас, детей, усаживали в большую лодку, снабжали продуктами и отправляли в школьный интернат. На весла, как правило, садился папа. Несмотря на покалеченную еще на гражданской руку, он греб сильно и ловко, может быть, оттого, что в лодке, кроме пяти-шести чужих детей, сидели еще трое своих. На руль садился кто-нибудь из дедов или паренек покрепче. И наш отчаянный экипаж отправлялся в очень рискованное плавание.

До стремнины добирались сравнительно легко, хотя ветер и волны хлестали в борт, то и дело креня, сажали лодку на макушки ракит, грозя захлестнуть и опрокинуть ее. Нам было страшно, но не очень – земля была где-то рядом. Мы хватались за торчащие из воды ветви, продергивали лодку вперед, в то время как весла беспомощно промахивались по ветру, и снова плюхались вместе с лодкой в воду. Наш «ковчег» захлебывался очередной беспорядочной волной.

– Воду! Отчерпывайте воду! Пошевеливайтесь, ребятки! – кричал папа.

И мы, те, что постарше, банками, ковшами, горстями выплескивали воду за борт.

Но вот прибрежный ракитник миновал. И тут начиналось главное сражение.

– Нос! Держать нос против ветра! Круче! Круче держать! Клади, поворачивай лодку поперек волны! Нос поперек ветра! – кричал папа рулевому, но мы, следуя команде, дружно поворачивали носы под хлесткие, мокрые пощечины резкого, холодного ветра.

– Так держать! Так держать! Молодцы! – кричал папа.

И мы, вцепившись в борта лодки, так и держали ее! Зрелище не для слабонервных.

Чтобы выплыть через мчащую дробный лед стремнину ниже по течению километра на три, надо было держать курс круто против течения и рывками продвигаться вперед.

– Налегай! Еще! Еще! Еще! – кричал папа себе, а мы в такт гребкам и команде раскачивались: впе-ред! впе-ред! впе-ред! А глазами, полными надежды, уже цеплялись за мчавшийся мимо далекий берег, притягивали его и притягивались к нему. О, как это было трудно! И как здорово! Какая слаженность движений и желаний! По-тря-са-ю-ще!

Вот наконец проскакивали стрежень, основное русло Тобола, по которому, как в турбину, тянуло все, что попадало в зону движения, и выскакивали в разлив.

– Уф! Проскочили! Молодцы! Орлы! – говорил папа, хотя до желанной пристани было еще далеко – шлепать да шлепать и снова пробираться через ракитник.

«Орлы» были похожи на мокрых куриц. Возбужденные коктейлем из страха и чувства победы, мы начинали шутить, кричать, смеяться, вспоминая только что пережитое.

– Не расслабляйсь! – кричал папа. – Собрались! Поднатужились!

Огромным усилием «однорукого» папы и всех нас, продрогших смельчаков, лодку удавалось выдернуть из могучего течения Тобола, загнать в улочку деревни и причалить к завалинке какого-нибудь дома. По улицам, до школы, которая стояла на высоком холме в центре села и не затапливалась, наш корабль плыть не мог – не пропускали торчавшие из воды деревья, штакетник, жерди. Нас встречали лодки-плоскодонки, на которых родители, как дед Мазай зайцев, свозили детей в школу из полузатопленных домов.

Когда плоскодонка от школы причалила к завалинке, мы тряслись от страха. В большой лодке мы были все вместе, а здесь, в утлую посудину, кроме гребца, стоящего с шестом, мог сесть только один, от силы два пассажира. Мы боялись «отклеиться» друг от друга и остаться по одному.

Моя подружка, дрожа от страха, уселась в лодчонку, я прыгнула следом. Лодка качнулась раз-другой, хлебнула воды и по обледеневшему дну – бывшей дороге – торпедой шмыгнула на середину улицы. Вода была ледяная, по пояс, не больше, но дно скользкое, а за плечами вещевой мешок, в котором большая кастрюля с картошкой, яйцами – основной едой нашего «колхоза» на неделю. Кастрюля тотчас захлебнулась водой, опрокинула меня навзничь и потянула ко дну. Очумевшая от страха подружка вцепилась в меня, и мы обе еще и еще раз ныряли, барахтались в ледяной воде, пытаясь выбраться на завалинку. Парень с шестом, ругаясь, вытянул со дна плоскодонку, вылил из нее воду. Плыть пришлось с ним по одной, лязгая зубами от холода и смиренно выслушивая заслуженную брань. На берегу у школы нас ждали две сестры-учительницы, вылавливали нас, тащили в дом, раздевали, растирали, выжимали, переодевали, отпаивали горячим чаем с сушеной малиной. После такого купания, на удивление, никто из нас не болел. Слишком велико было потрясение. «На фронте и не так бывает», – утешали мы себя.

Потрясение, пережитое во время переправы, прочно зафиксировалось в памяти, и, уже будучи взрослым человеком, я многократно переживала его во сне, когда лодку кренило на раките, волна смывала ее вновь и вновь, но усилием воли удавалось достичь равновесия и насладиться маленькой, но реальной победой над собой и обстоятельствами...

Спустя годы я с благодарностью думаю о поколении наших отцов, которые всем смертям и страхам назло защищали, учили своих детей стойкости и грамоте. Они думали о будущем страны, о нашем будущем.

Нинель МАЛИНОВСКАЯ.