Пастушок

(из рассказов Ивана Панченко)

Сегодня мы продолжим знакомство с Иваном Григорьевичем Панченко – человеком трудной, но состоявшейся судьбы (читатель может вспомнить такие публикации, как «Листая старую тетрадь», «Рыжий», «Про колоски, и не только»). В 1936 году, после нарымской ссылки, его отец устроился шорником на второй ферме Петраковского совхоза – это вблизи Чанов, а тринадцатилетнему Ивану поручили пасти личный скот рабочих. «Держи, Ванька, бич – будешь пасти домашнее стадо, – напутствовал отец. – Трава нынче хорошая, пастбищ возле Каргата много. А чтобы не поранил ноги, вот тебе обутки – поршни. Износишь – сошью еще».

Невоспитанный бычок

Поршни мой отец пошил из кожи, припоминает Иван Григорьевич. Бегать в них было легко, только их надо было постоянно размачивать. Если засохнут – не оденешь, и ноги будут до крови натирать. С этим я быстро сладился. А вот трехколенный бич оказался слишком длинным. С таким хорошо пасти на лошади. Я завидовал конным пастухам – они как гаркнут на стадо да щелкнут бичом, как из пистолета, – любо-дорого! И стадо их слушается. Попробуй отбейся от него – мигом тебя догонят да как врежут бичищем – с проволочкой или свинчаткой на конце!

Намучился я со своим бичом, пока хоть как-то научился щелкать и наказывать непослушных. А такой в моем стаде вскоре появился – белозадый бычок Куклина Власа. Бычок был неплохой, справный, но он никогда не ходил в стаде. Глядишь, а он уже отбился, бежит куда попало. Я – за ним. Он – от меня. Скачет, как заяц, только белый зад подбрасывает. Мне надо его поскорее развернуть, а не могу обогнать. Еще и бич мешает. Тогда я ухватил левой рукой бычка за хвост, а он меня поволок, как на буксире! Ну, щас, обозлился я, ты у меня получишь – отхлещу! А как? Бич-то длинный, не ударишь как следует. А бычок… то ли с испугу, то ли с натуги, как дунул жидким – из-под хвоста! С ног до макушки меня окатил! Я выпустил хвост – ничего не вижу. Наугад, спотыкаясь – к реке. Промыл глаза, постирал одежу. А злость так и закипала…

Был у меня складешок. Вырезал из тала гибкую палочку и к белозадому. Догнал, снова ухватился за хвост и пошел на ходу дубасить, где больнее. По ногам, по ребрам! Дай-ка и по глупой башке втемяшу, чтоб запомнил, как убегать. Изловчился – втемяшил, а бычок на полном ходу – брык, как убитый! Язык вывалил, глаза закатил – подох и только. Я перепугался, заплакал. Начал дуть бычку в губы, ноздри, глаза ему тереть. Что ни делаю, не помогает. Значит, убил. А время уже стадо гнать. Как быть? Скажу дяде Власу, что бычок сам подох. Может, съел чего…

Собрал стадо, погнал домой. Палку закинул в кусты, а в сторону убитого бычка и взглянуть страшно. А все же оглянулся. Оглянулся – и глазам не верю: бычок-то за стадом бежит – как ни в чем не бывало! Я с радости был готов его расцеловать, а стадо чуть не рысью домой погнал!

Уже позже я узнал, что у коров и телят на шее, у самого затылка, есть слабое больное место – почему-то «лён» называется. Ударишь по нему крепко – и животина в обморок падает. А еще позже я, неуч, прочел у любимого Есенина стихи про то, что он «братьев наших меньших никогда не бил по голове». Прочел бы до пастушества, может, и не случилось бы беды ни со мной, ни с бычком белозадым. Он, кстати, после того случая ходил со стадом, как шелковый.

Как бабку Крышко уразумели

Пастух всем никогда не угодит. Для одних выгоняешь стадо рано, для других – поздно. Кому-то и пасешь не там, где надо, и поишь не вовремя. Была и у нас брюзга – бабка Крышко. Сущая баба Яга. Каждый вечер меня первая встречала и отчитывала: опять ее корова тощая идет, не допасена – какое ж с нее молоко будет? Я эту бабку Крышко бояться стал, даже во сне видел. Пасу, стараюсь, а толку нет. Кроет меня Крышко почем зря…

В тот год возле моих выпасов ходило совхозное стадо молодняка. Пасли его казахи. В тридцатые годы в Казахстане случилась большая засуха, и в Сибирь от голода пришло много «киргизов» – так тогда казахов называли. Совхозный молодняк пас паренек Каркан – он был постарше меня и мы с ним подружились. Вот однажды он говорит: «Ты почему, Ванька, коров домой не гонишь? Уже солнце садится, а тебе далеко гнать». Тут я ему про свою беду, про бабку Крышко все и рассказал.

Каркан о чем-то подумал и спрашивает: «Где ее корова?» Я показал. Каркан ее – за рога, накинул на шею бич: «Держи». А сам к бочагу, трава там в пояс. Принес охапку и с помощью хвоста и веревки ловко подвязал корове под зад. Да еще снопик на рога нацепил. Гони, говорит, стадо.

Гоню. Уже смеркаться начало – полсела стадо встречает. Тут, как увидели все корову бабки Крышко, и давай хохотать, приговаривать: «Смотрите, как Ванька корову бабки Крышихи накормил, еще и с собой травы прихватила!» А у бабки и язык будто отсох. С тех пор она слова не сказала, что ее корова в поле не наелась. А я своего благодетеля Каркана жареной уткой угостил. Мой отец был знатный охотник, и дичи тогда – несчетно…

Юрий ЧЕРНОВ