«От Москвы до самых до окраин»

«От Москвы
до самых до окраин»

В декабре прошлого года страна отметила 65-летиепобеды в героической битве за Москву. 203 дня и 203 ночи советские воинысдерживали наступление фашистских захватчиков, остановив их в 20 километрах отстолицы. Победа в этом противостоянии далась большой ценой: 3 миллионанаших солдат – известных и неизвестных – так и остались лежать на поле боя…

В Академгородке живет участник тех легендарных событий– Павел Федорович ТЕЛИЧКИН.

– Павел Федорович, с чего для вас началась война?Где вы встретили роковое известие?

– Я жилтогда в городе Благовещенске Амурской области, учился в педагогическом училище.И надо же такому случиться, что именно 21 июня 1941 года у нас былвыпускной вечер. Я получил распределение на Чукотку – должен был черезнесколько дней отправиться туда ребятишек учить. А назавтра сидим с ребятами впарке, в шахматы играем и слышим объявление по радио: Германия напала наСоветский Союз!

Смотрю: через день-два однокашников моих уже нет – призвалив армию. Брат у меня старшим политруком был, я ему и говорю: почему всех берут,а меня нет? Он позвонил в военкомат, и 2 июля, спустя три дня после моего 19-летия,я был зачислен в 32-ю стрелковую краснознаменную дивизию, которая воевала наХасане. Определили меня в минометный дивизион со 120-миллиметровыми орудиямиподносчиком снарядов.

– Как вы попали на передовую?

– Отучив наскорую руку стрелять из миномета, в августе нас отправили под Москву. Ехалидолго – полмесяца, не меньше. Разгрузились в Можайске, затем были перевезены наБородинское поле. Первые дни ходили там как на экскурсии – памятникиразглядывали. Война еще до тех мест не дошла, но все уже было готово для отпораврагу: блиндажи, окопы, укрепления.

С 7 октября начались боевые действия, самый пиккоторых пришелся на период с 13 по 21 октября. Это, конечно, было страшноедело: грязь, копоть, суета, крики, раздирающий уши звук летящих снарядов,взрывов… А ты бежишь среди всего этого хаоса с 16-килограммовой миной от ящикак миномету туда-обратно несчетное количество раз с одной мыслью: успеть накрытьнемца до того, как он накроет нас.

– Насколько это страшно – быть на войне?

– Страшно. Ябыл в боях 903 дня. Вы можете себе это представить: 900 дней и ночейнаходиться в состоянии боя, когда целыми сутками нет возможности отдохнуть,покушать или даже умыться? Я думаю, людям, которые не были на войне, труднопредставить такие условия жизни. Но куда деться от войны? Они были, есть ибудут. Не было ни одного дня на земле, в который бы никто не воевал. А страх…Он, конечно, идет за тобой всю войну. В тебя попали – страшно, в другого попали– тоже страшно. Но этот страх надо перебороть, осознать, что есть более весомыецели, чем твоя жизнь. А у нас тогда была только одна цель – защитить Москву. Ивсе другое без лишних разговоров отходило на второй план.

– Лично вам удалось побороть страх?

– Вроде быда. В августе 1943-го мне вручили медаль «За отвагу», в статусе которойговорится, что ею награждаются за личное мужество и отвагу, проявленные вусловиях, сопряженных с риском для жизни.

– А случалось бывать буквально на волосок отсмерти?

– Вопроссерьезный, но почему-то вспоминается почти анекдотическая история… В промежуткемежду боями нам дали время на отдых. А я комсоргом полка был и входил в такназываемую политчасть. Кроме меня, там еще были парторг Гришко и агитаторЛеончиков – люди намного старше меня и выше по положению. Начальники, в общем.А на привале тоже дисциплина, и все части, в том числе и наша политчасть,отдыхали отдельно. И вот видим: в лесу, на опушке, домик стоит. Зашли.Начальники мои говорят: «Комсомол, пошукай-ка: нет ли здесь горилки?» Пошелискать. Нашел. Открыли, понюхали – гадость неописуемая! То ли это самогонка, толи отрава какая-то немецкая… Но мужикам выпить-то охота! Разлили. Молчим. Самыйстарший, Гришко, говорит: «Я не могу пить. У меня дочка восьмилетняя – ееподнимать надо». Леончиков: «Я тоже пить не буду: у меня жена, трое детей итеща». Сказали и смотрят на меня: «Молодой, ну чего тебе-то терять? Жены, детейнет, родителей тоже нет – давай! Случится чего – мы тебе такой некрологнапишем!» А я, надо признаться, до этого эпизода в рот не брал спиртного! А ужчтоб такую отраву… Но выпил. Как говорится, сам погибай, а товарища выручай. Ивот живой, как видите, до сих пор.

А если серьезные эпизоды вспомнить… Раз во время боямой напарник Петр Степанов отвлекся и при зарядке орудия бросил в ствол вторуюмину. Взрыв был страшнейший! От Пети этого ничего не осталось, четыре человекасерьезно ранены, и лишь один я, из тех, кто стоял рядом, получил легкое осколочноеранение. Повезло.

– Вы говорите, что были комсоргом. К чему во времявойны обязывала эта должность?

– В первуюочередь, обязывала она к ответственности, если что-то случилось. Стандартнаяситуация: наша дивизия наступает где-нибудь в Белоруссии, и после тяжелейшегобоя вечером заходит в землянку командир и спрашивает: «Коммунисты, комсомольцыесть?» Руки-ноги не двигаются от усталости, но встаешь – куда деваться? Кто-тоеще встает, еле живой… Дают, скажем, задание: на горизонте виднеется пламя – надоразведать, нет ли там немцев? И «через не могу» собираешь себя в кучу и идешьвыполнять. Потому что комсомолец.

– А что происходило в дни затишья? Или таких во времяобороны Москвы вообще не было?

– Да были,конечно. Но и в «мирное» время отдыхать особо было некогда – мы былиартиллерийскими разведчиками: брали с напарником буссоль…

– Что, простите, брали?

– Буссоль.Ее еще называют «стереотрубой» – такая тренога с окуляром для наблюдений. Мы сэтой буссолью шли на передовую, маскировались и целый день наблюдали: откудастрелял немец, какие движения происходят в стане противника и т.д. Все этинаблюдения тщательно фиксировали на бумаге и вечером докладывали начальству. Итак каждый день.

– Павел Федорович, чем вам особенно запомниласьбитва за Москву?

– Запомниласьпереломным моментом этого противостояния. 3-4 декабря 1941 года нанашем участке фронта тишина стояла абсолютная – никакой войны не было! А доэтого были бои жесточайшие, и мы уже подумали, что выдохся немец. Так же,видимо, и командиры наши решили. Отдают приказ наступать. И вечером 5 декабря:«По немецким фашистам – огонь!!» Тут же и справа, и слева, и сверху, и снизутакая канонада началась! Такой грохот! Беспрерывно, несколько часов! Не зря ясейчас плохо слышу… Когда на следующий день пошли смотреть, где немцырасполагались, страшную картину увидели: люди, машины, инженерные сооружения –все вперемешку, как в мясорубке – живого места нет. Вы представляете, чтобывает, когда люди занимаются своими делами, не прячутся, а на них обрушиваетсятакая лавина огня?

После этого момента немцы начали отступать. Порой так,что мы не успевали их догонять. Гнали их, как в песне поется, «от Москвы досамых до окраин…»

– Очевидцы и участники боев 41-го говорят, что зиматогда выдалась лютой, и это сыграло весомую роль. Как вы считаете, если быГитлер начал войну против СССР не в июне, а в марте – тем самым успев до зимы –Москва бы выстояла?

– То, чтонемцы были не готовы воевать зимой, правда. Вот к нам приезжали новые части,особенно из Сибири – любо-дорого посмотреть, как одеты были: полушубки новыедобротные, шапки-ушанки, валенки, рукавицы. Загляденье! А фашисты – в шинелишкахкаких-то захудалых, ботиночках на тонкой подошве или сапогах. Это потом они ужеприноровились на ногах «чуни» делать: в деревнях тряпок наберут и обматываютими ноги по колено в десять слоев. Мерз немец. Но списывать наш успех в войнена морозы, конечно, смешно. Мы победили, потому что в буквальном смысле стоялинасмерть, защищая свое: свою землю, своих матерей, своих жен, детей. Унас совсем другая мотивация была.

А по поводу марта… Честно говоря, воевать противРоссии весной еще хуже, чем зимой. Вы посмотрите, как стремительно наступалинемецкие части в начале войны: несколько дней прошло, а они уже в Могилеве! Тримесяца прошло, а они уже у самой Москвы! А весной как наступать? Когда всеоттает, дороги развезет – ни пройти ни проехать. А ведь надо не тольконаступать, но и подпитывать наступление: оружием, продовольствием, снаряжением,людьми. Нет, все было продумано Гитлером…

Сказать честно, и с хорошими-то дорогами воеватьтяжело. Был эпизод такой: нам дали приказ отступать на десять километров в тыл.А накануне такой мощный немецкий артобстрел был – всех наших лошадей, накоторых минометы перевозили, побило. А миномет более 300 килограммов весит! Мы сребятами впятером, сколько могли, тащили эту махину, а потом выдохлись, занеслив лес, ветками замаскировали и ушли. Только прицел с собой взяли. Это сейчас обэтом можно так свободно рассказывать, а тогда за оставление оружия на поле боя– расстрел. Но все закончилось удачно: через какое-то время мы снова пошли внаступление и «подобрали» наше орудие там, где оставляли.

– Доходила ли до вас информация о том, чтоГосударственный Комитет Обороны, в принципе, уже был готов отдать Москву? Былопринято решение об эвакуации на восток значительной части учреждений ипредприятий города, составлен список зданий, которые должны быть заминированы.Вы знали об этом, и если знали, то как на вас действовали эти новости?

– Мы зналиодно: Сталин никуда не уехал. Да и некогда на войне просчитывать варианты. Приказбыл четкий: «Отступать некуда – позади Москва!» И не отступали – стояли, какмогли, до последнего. И то, что мы, наша дивизия, начинали войну на Бородинскомполе – очень символично. Стыдно было бы в таком месте воевать плохо. Я вампрочитаю один отрывок из книги маршала Жукова «Воспоминания и размышления»: «НаМожайском направлении против 40-го мотострелкового корпуса немцев,поддержанного авиацией, особенно упорно сражалась 32-я стрелковая дивизияполковника В. Полосухина. Спустя почти 130 лет после похода Наполеонаэтой дивизии пришлось скрестить оружие с врагом на Бородинском поле, котороедавно уже стало нашей национальной святыней, бессмертным памятником русскойвоинской славы. Воины 32-й стрелковой дивизии не уронили этой славы, априумножили ее». Это он о нашей дивизии так сказал.

– Павел Федорович, вы поддерживаете отношения скем-нибудь из однополчан?

– Ксожалению, нет никого.

– Никогда не возникало желания найти кого-нибудь,может быть, в программу «Жди меня» написать?

– У менябыла куча адресов тех людей, с которыми я воевал. Но адреса потерялись, исейчас искать кого-то… Мне уже 85, а сослуживцы были старше меня кто на 10, ктона 20 лет. Кого я буду искать?

– И в заключение вопрос, который не могу не задать.В стране, которая пережила весь ужас фашизма, в наши дни тут и там появляютсяочаги этой заразы. Кто виноват и что с этим делать?

– Думаю,очень многое в этом деле зависит от руководства страны, от политиков наших. Рыбагниет с головы. Посмотришь, что говорят иные политики, особеннодемократического фронта, и оторопь берет! Все только и грезят занять креслоповыше, а в это время подростки, молодежь слоняются без дела – не знают, кудасебя деть. Никто же не занимается ими! Я считаю, что школа должна не толькообразование давать, но и воспитание. И хорошо, что хотя бы в последнее время этотвопрос начали раскручивать.

Сергей МАЛЫХ

P.S.«Дорогая Герта! Извини меня, что долго не писал – не до писем было. Бой идетденно и нощно. Мы уже дошли до самой Москвы и оказались в таком кромешном аду,какого даже наш старый Ганс при его воображении не сможет придумать. Русскиеозверели. Они дерутся, как дьяволы, и сколько их ни убивай – их все равно неубывает. Днем они до последнего солдата защищают свои позиции, а ночью нападаютна нас, как кошмарные призраки. В нашей роте теперь осталось 16 человек(из 120-ти). Думали, что нас отведут на отдых и пополнят людьми, но есть приказполковника, который обещал отдых в Москве. А я в это уже не верю – скорее вмогиле отдохнем… Здесь стоят жестокие морозы, от которых нечем дышать. Аговорят, что это только начало зимы...» (Письмо не окончено и не отправлено.Оно лежало в кармане шинели убитого на Бородинском поле немца.)