Курьезное и серьезное

Курьезное и серьезное

Юмор как цветы, которые хороши и волнуют свежие. С годами они превращаются в сено. Съедобны, но... Может быть, это мое эссе о курьезном и серьезном в жизни «академпроходцев» будет все-таки легким новогодним винегретом.

...Вот однажды я выставлял перед Новым годом на мороз пельмени. И надо же – уронил их со второго этажа! На тротуаре они оказались не все, часть «принял на себя» статный прохожий в черной широкополой шляпе с корзиной в руке. Несколько пельменей упали на поля его шляпы, а часть в корзину. Человек, очевидно, был так погружен в свои мысли, что совершенно не реагировал на события и невозмутимо продолжал свое «равномерное и прямолинейное» движение.

Следующий кадр из архива. В свое время приезд в Новосибирск высоких сановников (своих или зарубежных) всегда был «акцией» для местных властей. Я работал в НИИ на Красном проспекте, и, когда надо, мы обеспечивали массовость «реакции населения» по отношению к таким гостям. В конце 1959 года наш город посетил Н.С. Хрущев. Парторганизация и спецслужбы, как обычно, взяли это «под контроль». Площадь тротуара вдоль Красного проспекта была поделена между отделами, готовились да-цзы-бао (лозунги, портреты). Уже гуляла по курилкам института очередная острота начлаборатории Ивана Петровича: «Товарищи, нам выделено 65 квадратных метров тротуара для выражения энтузиазма в адрес НСХ». Он был находчив на остроты. На раздраженный вопрос начальства: «Где инженер Таршиш?» – спокойно отвечал: «Тар в цеху, а здесь – шиш».

В день приезда первого лица государства с утра не работали. Лаборатории обесточивались. Неожиданно раздался звонок. Властный голос начальственного регистра изрек: «Это КБ? Выводите свой контингент для встречи Председателя Совета Министров и Генерального секретаря ЦК КПСС Никиты Сергеевича Хрущева!» – и повесил трубку. Сотрудники бильярдными шарами громыхали по лестнице с пятого этажа. Нижние этажи поняли, в чем дело, и гнали волну впереди КБ, пока не уперлись в проходную. Только там при участии администрации и по признакам нарушения процедуры поняли, что это чья-то шутка, которая в устах блюстителей режима квалифицировалась как провокация на режимном предприятии! Виновника так и не нашли.

В 1960 году я перешел из «оборонки» в «науку», в конструкторское бюро Института ядерной физики, которое временно находилось на НТГЗ – «Турбинке». КБ располагалось над заводской столовой. Стойкий дух щей и жареных котлет пропитывал не только нас, но и чертежи. Этот запах выделял нашу документацию даже в цеху на фоне производственных ароматов эмульсии и металла.

Строительство корпусов Ядерной физики шло быстро. Еще в 1959 году я наткнулся в лесу на огромный котлован, который пришлось обходить, таща на себе мотоцикл. А в августе 1960-го на этом месте был готов к сдаче корпус №2, мастерские и пятиэтажная «бытовка». В начале 60-х это была «центральная усадьба» ИЯФа. Сюда из города, с Советской, 20, переехала администрация, дирекция, физики, отдел кадров. Рабочий класс осваивал огромное помещение мастерской. А мы, конструкторы, волокли на пятый этаж свои кульманы, столы, шкафы и прочее хозяйство КБ. Зато наверху, как ему и положено, был рай! Великолепный двухсветный зал, предел мечтаний конструктора эпохи кульманов. А ведь в начале 50-х я застал еще времена рейсшины. Знаете, что это? Линейка с роликами на двух нитках. Смешно? Однако на такой технике были созданы чертежи инженерных и строительных шедевров. Самолеты Ил и Як, танк Т-34, строительные чертежи нашего Оперного. Истинно сказано: «Вечные мысли были записаны гусиными перьями». Это было отмечено уже в эпоху «вечных перьев» – авторучек.

Инфраструктура не поспевала за темпами освоения территории, названной Академгородком. Москвичам было проще, они селились в свежие квартиры – в тесноте да не в обиде. А сибирякам приходилось из города ездить.

Зима 1960-61 года была крута. Но Сибирь нас приучила к лишениям. Я вставал в 6 часов, около семи уже штурмовал троллейбус на остановке «Башня». Нормально уехать было невозможно. Переполненные машины не останавливались. До моста добирался на заднем бампере троллейбуса, держась за лестницу. Таких счастливчиков было два-три человека. Под мостом нас подбирали «газики» строителей. В салоне было смрадно, но тепло. Тепло давала труба глушителя, что проходила над полом машины. 30 минут дискомфорта с дремотой (дремали стоя) – и «газик» нырял сквозь «маленькую дыру в большую науку», так называлась водопропускная труба под железнодорожным полотном у «Сеятеля». Она и сейчас жива, эта труба, полузасыпанная, за автозаправкой, свидетель молодости первых академпроходцев.

После Нового года стал ходить от ИЯФа до «Башни» комфортабельный ЗИЛ с брезентовой будкой в кузове. Жизнь стала комфортной и располагала к творчеству, особенно когда через год я получил (слово-то какое, сейчас таких нет!) квартиру в Академгородке. К середине 70-х большинство сотрудников решили свои жилищные проблемы, а научный центр приобрел мировую известность. Городок привлекал внимание ученых, деятелей культуры, политиков. Однако для граждан СССР были еще «запретны» контакты с иностранцами. И тем не менее наша семья познакомилась и крепко подружилась в 1968-м с группой биологов из Польши.

Станислав, Ася, Мария, Антон, Петр работали в лабораториях ИЦИГа, а по вечерам частенько собирались у нас дома. Новый, 1969 год мы встречали вместе. Языковой проблемы не было, они владели русским, а я – немного польским. Для тренировки произношения пользовались лингвотестами-скороговорками. На русском: «стул с повыламыванными ногами» или «чайник с завинчивающейся крышкой». На польском: «хшоншщ бжми в штщыне» (шмель жужжит в осоке).

Они были впервые в Сибири, да еще в зимнюю пору, им очень нужно было наше тепло и поддержка. Станислав прилетел в беретике и еще в Толмачеве поморозил уши. Первое, что он купил, это меховую шапку-ушанку, которую никогда в жизни не носил. Он с удовольствием испытывал ее в экстремальных условиях. Новогодние ночи тогда были морозные, ясные, с ярчайшими созвездиями, что просто потрясло воображение гостей. Они подолгу любовались звездным небом: «Никогда, нигде дома мы не видели такого неба!»

Наша дружба длилась 30 лет. В смутные 90-е наши друзья до слез растрогали нас своим участием. Из Лодзи Станислав присылал посылки с продуктами. Утешали нас: «Ничего, все уладится, ведь у нас тоже было очень тяжко, и нам помогали из-за рубежа...»

Далекие шестидесятые... Мы были так молоды, полны энергии и оптимизма, что нам казалось, «еще немного, еще чуть-чуть...», и мы подойдем к решению многих проблем физики. Например, управляемый термоядерный синтез, решение энергетической проблемы. Я тогда лет десять работал на тему «физика плазмы» и был непосредственно у котла этой проблемы. Не я один – мои друзья постарели, поседели, всю жизнь отдав делу. Вот они – экспериментальные установки, холодный угрюмый металл, мастодонты термояда. Все это сейчас «музей несбывшихся надежд». Видимо, у физики недостает информации по этой проблеме... То, что держали в руках, оказалось лишь хвостиком огромного, до сих пор неопознанного животного. Нас остановила на 15 лет разруха. Но и с другой стороны океана не слышно ликования по поводу побед в этой области.

Мы работали много, но и отдыхали. Тогда директора институтов играли в спортивных сборных, бегали на лыжах, ходили на охоту, на рыбалку, были спортивны и активны. В ИЯФе были в чести совместные новогодние застолья.

Перебирая полувековой архив памяти, приходишь к выводу, что самые добрые встречи Нового года были дома, в кругу родных и близких людей. У нас есть даже новогодний семейный талисман, тотем – старинный самовар тульской фабрики «Тейле и сыновья». Призер всероссийской выставки 1882 года! Его изображение можно найти в каталоге Музея самоваров. Это самовар-шар. Он сферической формы, с витиеватыми ручками, длинным аристократическим носом. Приземистый, на коротких ножках, он уверенно стоит на столе. Непривередлив к топливу, приемлет все: лучину, чурки, сосновые шишки, уголь. Постарев, стал лоялен к электрокипятильнику. Вместителен, в него входит целое ведро воды (7 литров). Не было случая, чтобы гостям не хватило чая. Любит теплое отношение к себе; закипая, тонким голоском поет самоварную мелодию.

Каждый год, уже более 30 лет, мы кипятим его на улице в новогоднюю ночь. Это называется запускать спутник. Давно, когда мы привезли его с базара домой и испытывали во дворе, любопытные ребятишки назвали его спутником. А как же – он круглый, блестящий, и антенны-рожки торчат!

Вот прогорели сосновые чурки, самовар тихонько поет, гонит струйку пара. Готов! Торжественно вносим его в квартиру. Дом наполняется запахом дымка и свежезаваренного чая. Застолье, теперь уже «самоварное», продолжается. Чай «с дымком», с медом, вареньем, с домашней выпечкой. Только за столом с каждым годом все меньше детских голосов – и по числу, и по тембру... И самовар постарел, уже не так смешит повзрослевшую детвору отражением их мордашек на своих круглых боках.

С годами мы все теряем молодость, друзей и юмор. А столетний самовар уже видит четвертое поколение академпроходцев – от первых жителей Городка до их потомков.

Альберт УСОВ.