Все, что свет, живет...

Все, что свет, живет...

Стихи Константина Иванова не прочтешь мимоходом, по диагонали. Они сразу возьмут за сердце и не позволят забыть о них. Христос и бомж, тьма и светильник, Гомер и мясник, рубящий на куски стихотворенье, – вереница образов, прочувствованных тобой, преследует уже неотступно.

Что «иудит» наш век? зачем поет поэт? – автор не разменивается на мелочи; запершись в батисфере высокого искусства, он ставит серьезные, могучие вопросы. Но многие ли из нас способны услышать его голос?

*    *    *

Попугаи живут триста лет,

и им надоело,

говорят, что поэзии нет,

она отпела,

что проза пропала,

стала

клочком газеты

или бумагою для клозета.

Еще говорят, что нет ни Бога, ни смысла,

и, чтобы совсем уйти, не надобно даже мыла,

ибо петля сама превосходно скользит по шее,

потной от рабского страха,

от ненависти к брадобрею.

Попугаям, конечно, скучно –

ведь они столько лет повторяли

чужие слова, наконец устали,

запутались в знаках, перестали их обонять,

их можно понять...

Но мы-то не попугаи!

*    *    *

Р. М.

Таинственно, легко, неуловимо,

Субстанции воздушнейшей сродни,

Твои стихи летят сознанья мимо,

Как облаком увиденные дни.

Так проплывают акварели духа,

На миг пересекая луч ума;

Так песнь потусторонняя, до слуха

Едва коснувшись, умолкает; тьма

И улица так пыль дождинок ловят,

Их всасывает ночь, чтобы испить

Земной нектар, родимый нашей крови;

Так сумрак и туман сплетают нить

На миг своей неприхотливой связи;

Так божий дух гуляет по траве,

Течет ручей, и мотыльки в экстазе

Прощальный танец празднуют; в трубе

Так, отвязавшись, звук плутает ломкий,

Мстя музыканту за гармоний гнет...

Так жизнь иная предо мной поет,

Как та душа, которая потемки.

*    *    *

Ты со мной когда-то целовалась...

Столько дней сквозь душу протекло! –

Но воспоминание осталось

И на дне ракушкой залегло...

Мимоходом, чрез десятилетья,

Улыбнувшись в нежной глубине,

Мы кивком блаженный миг отметим –

Тот, когда приникла ты ко мне.

*    *    *

Мы шли по улице. Роскошный храм возник,

Как призрак прошлого, очищенный и яркий...

Золотокупольный и солнечный язык –

Языческой душе приятные подарки.

За ними уловить и гул колоколов –

Взволнованная плоть встрепещет в наслажденьи...

Так нежится сам дух, и чувственных оков

Не чует на себе, как будто в усыпленьи...

Мы подошли толпой. «Войдем», – сказал вожак,

И все пошли, крестясь, ступенями собора;

Открылась тяжко дверь, за нею полумрак,

Который поглотил вошедших без разбора...

А я остался вне. Не крестится рука.

Я слишком дорожу тысячелетним жестом

И не могу предать ушедшие века

Притворством легкомысленным и детским.

Ведь я уже другой – и нет на мне креста.

Другие времена – другое отношенье.

Мной весть получена – и вижу я Христа

Не в храме, не в толпе – висящим в отдаленьи...

И там, где у других цепочка на груди,

Я вижу, у Него кровавый пот струится...

Я не гляжу назад, но говорю: «Гряди!

Тебе, что был лишь сном, я буду очевидцем!»

Распятие – вот Весть! Навек Отцу укор.

Он сил не удержал, что дух уничтожают.

Подведена черта. Всей твари – приговор.

Что сотворил Отец, то Сын перетворяет.

Ведь дух подобен той космической волне,

В которой все, что свет, живет, иное – тщетно.

И потому я не крещусь – не крест на мне,

Я – на кресте, что глазу незаметно.

*    *    *

Тихой речью не разбудишь...

Что кричит кричащий век?

Что он грезит? Что иудит?

Что читает в синеве?

Что выискивает в звездах?

Что услышал под землей?

Что ему поведал грозный

Гул небес над головой?

Сын натуры, слеп и темен,

Как в возглавии времен,

Как тогда, пуглив, нескромен,

Страхами обременен.

От своих устав деяний,

Отрекаясь от ума,

Любит марево гаданий

И волшебные тома.

Любит призраков и тени,

Хочет взять у них секрет

Быть живым и в смертной сени –

Детской смелости обет.

Хочет баловать с богами,

Быть с богами заодно,

Все владения с правами

Потерявшими давно.

Лишь по-прежнему страшится

Прямо истину признать,

Повзрослеть и научиться

Одиноким богом стать

И на вызовы вселенной,

Чуждой и непросветленной,

Светоносно отвечать.

*    *    *

Друзьям-дикороссам

«Не добивайте...» –

Обрывок хрипломятой речи

В прелестный вечер

Снежнозимний...

Бомжара, вшивый и вонючий,

У магазина

Скукожился, скрипит, канючит:

«Дайте!..

Не добивайте...»

Мужик,

Да где ж твой лик?

Где человечий облик?

Что сделал ты с собой?!

Здесь только сопли

Да псиной прет,

Отбившейся от стаи...

Шакалов мелких...

Попрошаек...

«Не добива...»

Но каждый злей,

Уверенней, быстрей

Стремится

Шевелить ногами –

И мы проходим с каменными лицами,

С железными сердцами...

Никто не дал...

А он нудил,

Он выл не голосом –

Всей слякотью расейской!..

И я не дал...

Я написал

Вот этот стих, проклятый, фарисейский!

*    *    *

Бессонница, Гомер! Поникли паруса...

На сайте stihi.ru – под сорок тысяч перьев!

Уже стихия прет, какое тут доверье? –

Десятки тысяч муз штурмуют небеса!

Уступами наверх – строкатый Вавилон...

О массовый Пегас! Космическое ржанье!

Не муз уже, но амазонок легион,

Чей левогрудый вой, истерики ристанье,

Уж переходит в вопль разнузданных сирен

С глазами как цветы болотного гниенья...

Но с ними пляшет Пан? Не Пан – Рембоверлен,

Нет, даже сам Вийон, бог виселицепенья!..

Народ теперь умен, начитан и востер,

Prosperity во всем, коль небеса пустые!

И он теперь того отправит на костер,

Кто будет вспоминать про божества живые.

Всеобщей грамотности бурные плоды

Заваливают мир и застилают зренье –

Товаром полнятся крестьянские ряды,

И рубит на куски мясник стихотворенье!..

Пришел свободный век, мы дышим как хотим,

Никто нам не указ, что намешать в палитре,

И что нам до речей Платонов, Диотим?..

И что бы ты сказал сейчас, о друг Димитрий*?

*    *    *

Я могу зажигаться от своего огня –

Это значит, светильник уже налажен.

Это значит, тьме не загнать меня

В безысходный угол – в одну из скважин

Все равно ускользну, погрузившись в свет,

Что струится, кругом наш мир обтекая.

Параллельная жизнь, без секунд и лет –

Предваренье любви, преддверье рая.

Я туда проскользну, как библейский змей.

Может, кожу оставлю земле в добычу,

Даже тело все – пусть! Лишь души размер

Как билет предъявлю и права величья.

...А пока давленье извне растет,

Батисферы своей укрепляю стены.

Холод чудищ глубинных ко мне влечет...

И поют Одиссею со дна сирены.

Константин ИВАНОВ.

–––––––

* Димитрий – Д.В. Веневитинов (1805-1827), у которого есть глубокие мысли о распространении стихотворства в России.