Военные были

Военные были

Мое поколение,– а родился я в 1937 году на Алтае, – в большинстве своем пороха ВеликойОтечественной, конечно, не нюхало. И все же гром вселенской битвы докатывалсяза тысячи верст и сюда, в село Мамонтово на реке Алее. Я видел беженцев, ссыльныхповолжских немцев, калмыков и даже трех расконвоированных пленных немцев,каким-то ветром занесенных в наши края. Они ходили по дворам не с требовательным:«Матка! Млеко, яйки!», – а с протянутой рукой. И им подавали…

Но во всейэпохальности и судьбоносности та кровавая, священная война стала приоткрыватьсямне, журналисту, писателю, значительно позже, когда ездил по стране, слушалрассказы фронтовиков, тружеников тыла. Не обо всем услышанном на этукровоточащую тему писалось («не по заданию»), а беглые записи откладывались вспециальную папку «на потом». Она и по сей день пополняется.

Уверен, темавойны неисчерпаема и далеко не до конца раскрыта. Ведь каждый носил в себе иносит свою войну – неповторимую, единственную. Предлагаю читателям некоторые извоенных былей – свидетельств памятных и достоверных.

Как провожали на войну

Когда заходитречь о проводах на фронт, перед глазами чаще всего возникают кочующие из фильмав фильм сцены: духовой оркестр, слезы, мелькание вагонов и машущих рук…

Картина типичная,но бывало и по-иному. Моего родственника Илью Кирилловича Душкина мобилизовалиперед самым окончанием войны. Шинель доставала мальчишке почти до самых пят.Перед отправкой на фронт ему посчастливилось побыть несколько часов дома – вдеревне-десятидворке Волчихе Колыванского района, что на Алтае. Сын слушалнапутствия отца и матери, а сам посматривал в окно.

Показалась телегас новобранцами. Обнялись, поцеловались на крыльце, и Илья побежал – в гору – ксвоим. Поторопился: наступил на полу шинели, упал. Как увидела все это АкулинаФилипповна – и сама упала в обморок.

В такомнапряжении, тревоге жило не одно сердце матери, сестры, невесты…

ВетеранОбского пароходства Алексей Федорович (Хамзя Фахрутдинович) Тахаутдиноввспоминал, как вывозили мобилизованных с Кети. Раньше в Колпашеве обской берег былпологим. Сюда и причалил пароход «Дзержинский». На проводы новобранцев кпричалу высыпало все население поселка.

У«Дзержинского» был особенно заунывный гудок. И когда подали сигнал к отплытию,этот наводящий тоску гудок слился с многоголосым плачем и душераздирающими женскимикриками. Перенести такое было невозможно. И Алеша, тогда совсем юный матросик,бросился в каюту и зажал уши подушками, чтобы только не слышать голоса этойвселенской скорби…

Овечье поле

Шла третьявоенная весна, и в деревне Козиха, что в Ордынском районе, как и повсюду, почтине осталось здоровых мужчин. На полях и фермах одни женщины, старики даподростки. А хлеб фронту дай, несмотря ни на что.

Вот в такоетяжкое время и возглавил местный колхоз «Пролетарская волна» Василий КарповичПольшиков – демобилизованный с фронта по тяжелому ранению. Крепкий был мужик –из военных. Если напарится в бане, обязательно ныряет в снег. И грудь, чтознавала боевые ордена, всегда у него нараспашку.

Однаждыпотемну заехал председатель к старикам-пастухам на огонек. Присел, молчит.

– Выкладывай,Карпович, отчего такой хмурной? На тебя не похоже.

– А то незнаете? Заовражное поле несеяное стоит. С грехом пополам его допахали, а вчераколесник окончательно выпрягся. Ремонту на неделю, не меньше. Вот думаю: полеможно засеять вручную, а на ком заборонить? Не на ваших же овцах?

– А чем тебенаши овцы не нравятся? – вспетушился скорый на слово и дело Феофан.

– Не до шутокмне, Кузьмич.

– И я нешуткую. Вот что: собирай таких старперов, как мы, да баб половчее и сейте сутра, а мы к обеду со своей ордой подойдем.

– Не пойму…

– Поймешь. Делонехитрое и дедами проверенное. Забороним! А теперь поезжай. Мы тут меж собойпокалякаем – насчет завтрева.

Наутро напашне с лукошками на лямках стали цепочкой деды и бабы, посредине АндрейЕгорович Лякишев – заглавным. Махнул он вознице, чтобы ехал следом с зерном, иповел свою шеренгу размеренным шагом. Неказист был сеятель – дробненький,сутуловатый, а руки, как крылышки, так и запорхали над лукошком. Влево-вправополетело золотое зерно дождем – ровным, навесным. Агроном даже на колени припал,а не мог к работе придраться.

Кончили сеять,и Польшиков заволновался еще больше: где же Феофанова «орда»? И тут, какзапасной полк князя Владимира Храброго на поле Куликовом, на ближнем пригоркепоказалась отара.

– Готово? –еще издали прокричал чабан.

– Готово! –отозвался председатель.

С удивлениемнаблюдали сеятели, как тупой овечий клин с блеяньем и клубами пыли пошел позасеянной пашне. По три раза – взад-вперед – прошлась отара по полю, проработавкопытцами каждый сантиметр пахоты. Снова склонялся на колени агроном и сноваубеждался: лучшей заделки семян и желать не надо.

А на второйдень в Козиху, узнав, что сломался трактор, наезжал грозный уполномоченный израйона. На свой строгий спрос: «Ты как поле заборонил?» – услышал отПольшикова: «На овцах». – «Я тебя серьезно спрашиваю!» – «А я серьезноотвечаю». – «Хорошо, – пригрозил уполномоченный, – поговорим на бюро райкома!»

Говорили.Дважды. По весне – с выговором Польшикову за самоуправство, и осенью – сблагодарностью за смекалку и весомый урожай для фронта.

А заовражноеполе старожилы долго называли овечьим.

Сердце Лебедева

Рассказал онем Петрович – Алексей Петрович Козлов, отставной офицер из Новосибирска, увы,уже покойный. Был он с нами на озерном промысле, а в вечерние часы у кострарассказывал об увиденном на войне, которой хлебнул по самые ноздри. Про своиподвиги и награды Петрович не распространялся, а было им на военном кителетесновато. Это уж мы потом на фотографии случайно увидели.

– Что вам,ребята, сказать о геройстве? Не думали мы о наградах. И о том, убьют или неубьют, старались не думать. Да и когда? Я как командир думал прежде о том, каксолдат накормить, устроить, в атаку поднять. А все мы думали, как скореепобедить, за друзей, за слезы наших матерей отомстить.

Сколько их,друзей, потеряно было, и не где-то, а на глазах… Был у нас в штабе дивизииленинградец Лебедев. Вежливый, толковый и в штабе не отсиживался. Ему толькозвание майора присвоили. А тут налет. Девять пикирующих бомбардировщиков ссиренами. Шуму наделали много, но обошлось почти без потерь.

А вот Лебедевакрепко зацепило. Я за войну насмотрелся, как людей калечило, но рану Лебедеване забыть: вырвало у него сбоку часть грудной клетки. И видно, как сердцебьется… Даже нам жутко стало, а майор не кричал, не метался. Попросил санитаразаписать адрес жены в блокадном тогда Ленинграде. Что-то начал говорить еще ипотерял сознание. По дороге в медсанбат он, не приходя в себя, скончался.

Так и неузнали, что Лебедев хотел передать семье. А нам та, последняя его минута многоесказала.

Не о себечеловек, умирая, думал… И не он один. Потому и победили.

ЮрийЧЕРНОВ.