Юбиляр

Юбиляр 18 июля исполнится сорок дней со дня кончины журналиста и писателя Юрия Огурцова. Отдавая дань памяти этому веселому в жизни и литературе человеку, мы хотим предложить вашему вниманию рассказ из юмористического сборника «Ослепи улыбкой». Человек смертен, но остаются его дела, его творчество.Творчество - >>>

18 июля исполнится сорок дней со дня кончины журналиста и писателя Юрия Огурцова. Отдавая дань памяти этому веселому в жизни и литературе человеку, мы хотим предложить вашему вниманию рассказ из юмористического сборника «Ослепи улыбкой». Человек смертен, но остаются его дела, его творчество.

Знающие люди утверждают: шестьдесят – не возраст, а лишь начало нового летоисчисления, когда из категории призрачного благополучия осуществляется переход в качественно другое состояние, именуемое устойчивой неопределенностью. Поясняем: в дальнейшем в любой магазин вы будете входить, словно сапер на заминированный участок, тоскливо прикидывая, на сколько нынче подпрыгнули цены. Мерилом вашего достатка отныне будет служить пресловутая потребительская корзина, которую, словно локоть, как ни пыжься, не укусишь. И, пожалуйста, не питайте иллюзий относительно того, чтобы пересечь черту бедности. Это так же невозможно, как перешагнуть через линию горизонта.

Слесарь Шурупов встретил свое шестидесятилетие с олимпийским спокойствием. Относительно недоступности потребительской корзины он выразился философически:

– Рабочего человека нашенской пенсией не проймешь. Пока руки-ноги шевелятся, я тебе каку хошь работу по слесарной части произведу. Пущай хоть потоп вселенский, а я как брал с заказчиков «пузырями», так и впредь буду. Меня никакой инфляцией не изведешь, потому как я специалист наинужнейший.

Однако вернемся к юбилею. Шурупов решил отметить знаменательную дату с размахом. Жил он бобылем. С женой разошелся лет десять назад по причине, как он сам выразился, несовместимости натур. Все хлопоты, связанные с подготовкой к торжеству, пришлось утрясать самому. Мудрить не стал. Взял лист бумаги, карандаш и набросал перечень всего, на его взгляд, необходимого для юбилейного застолья. В нем значилось:

1. Водка – 10 л.

2. Пиво – 20 л.

3. Селедка – 0,5 кг.

4. Хлеб – 3 булки.

5. Колбаса – 0,5 кг.

6. Овощи с огорода.

На большее у Шурупова фантазии не хватило. Празднество юбиляр решил отметить в своем садовом домике, в гости пригласить ближайших соседей. Липатыч вначале наотрез отказался, мотивируя тем, что ему, язвеннику, спиртное противопоказано.

– Тебя никто не неволит, – обидчиво сказал слесарь. – Другое дело, если не уважаешь – не приходи.

– Надо бы пойти, Димуша, – робко вступила в разговор жена Липатыча. – В соседях все же состоим, неловко как-то. Чайку попьем, это не повредит.

– Не повредит, – согласно кивнул Липатыч.

Шурупов повеселел:

– Давно бы так, а то разводишь тут египетские антимонии.

Кондратьич на приглашение соседа коротко бросил:

– Приду.

Тут же поинтересовался:

– Сколько тебе стукнет, если не секрет?

– Баба я, что ли, возраст скрывать? Шесть десятков уже отбарабанил, теперь по полному праву в стариковский отряд определяюсь.

Кондратьич оглядел крепкую, статную комплекцию слесаря и туманно произнес:

– Это, брат, с какой стороны посмотреть.

Пообещали прийти профессор Петитов с супругой. Егоровна зарделась от удовольствия, когда Шурупов явился к ней с приглашением. Слесаря она сильно зауважала с той поры, когда он смонтировал на ее участке хитроумную поливочную систему, не взяв со старушки ни копейки. Одно озаботило Егоровну: нарядиться ей по торжественному случаю было не во что. Ее выходное платье осталось на городской квартире.

Юбиляр успокоил старушку, сказав:

– Чего тебе франтить-то, не под венец идешь, а чтоб, значит, компанию не нарушить.

Учительница французского языка Мячикова была несколько шокирована, когда Шурупов без обиняков ляпнул:

– Вы-то, надеюсь, не будете кобениться, придете ко мне?

– Что означает «кобениться» и почему я должна пойти к вам? – непонимающе вскинула брови учительница.

– Так у меня ж вроде как бы юбилей подошел, шестьдесят шарахнет.

– Ах, вы в этом смысле, – облегченно перевела дух Мячикова. – Большое спасибо за приглашение, постараюсь быть.

– Заметано, – осклабился слесарь, – а то дамского пола намечается не густо, просто глаз положить не на кого. Вы же женщина видная, фигуристая, аккурат в моем вкусе.

– Вот уж не думала, что вы такой жуир, – кокетливо улыбнулась Мячикова.

– Не знаю, какой я там жуир, – веско ответствовал Шурупов, – но пока что любому молодому могу дать сто очков вперед.

Гости собрались на просторной веранде, которую слесарь сколотил без затей, зато прочнее любой корабельной палубы. Все с любопытством заглядывали через плотный бутылочный забор и разочарованно вздыхали при виде редких тарелочных островков со скудной закуской. Профессор Петитов нашелся первым. Как интеллигентный человек он ни единым мускулом не выдал своих чувств, а, напротив, оптимистично произнес:

– По-пролетарски скромно, но со вкусом.

Польщенный юбиляр счел нужным сообщить:

– Будет еще и горячее – молодая картошка в мундире.

– На войне как на войне, – невпопад заметил Кондратьич.

Липатыч, предчувствуя недоброе, тупо уставился на частокол спиртного. Где-то внутри у него беспокойно шевельнулась язва.

– По-нашему, огородному, по-простецки, – подсластила юбилейную пилюлю Егоровна.

– Вроде все собрались, – довольно произнес Шурупов. – Не будем тянуть кота за хвост, прошу за стол.

Сам он тут же поспешил занять место рядом с Мячиковой, цепким взглядом оценивая ее арбузно выступающий бюст. Роль тамады отважился взять на себя Петитов. Когда граненые стаканы были наполнены водкой, он обратился к присутствующим, придав голосу максимум торжественности:

– Глубокоуважаемые соседи! Сегодня мы собрались в этом гостеприимном доме по известному вам поводу, а именно: поздравить дорогого Федота Арсентьевича с датой, знаменующей его долгий путь от будничных терний в лоно умиротворенности и спокойствия. Федот Арсентьевич – яркий представитель той прослойки общества, которая, несомненно, является столпом созидания, апологетом мудрости.

Шурупов наклонился к Мячиковой:

– У профессора, видать, крыша поехала. Почему он меня столбом обозвал?

– Не столбом, а столпом. Это означает, что вы в его понимании, как бы это попроще... Одним словом, великий, могучий, несгибаемый.

– Прямо в яблочко попал, – самодовольно усмехнулся слесарь.

Петитов собрался продолжать речь, но юбиляр остановил его, сказав:

– Вы, профессор, говорун, каких поискать. Особенно крепко вы насчет столпа ввернули. Я честно скажу: этому, ну, который в бочке сидел, как его...

– Диоген, – подсказала Мячикова.

– Вот-вот. Против вас он, прямо скажу, мелковат.

– Ну, батенька, вы, думается, несколько преувеличили, – скромно потупился Петитов.

Комплимент ему явно понравился.

– Но на сухое горло много не наговоришь, поэтому предлагаю прежде выпить, размочить, так сказать, мои шестьдесят, а потом уж валяй кто во что горазд, – с этими словами Шурупов встал и поднял стакан.

Гости стали чокаться с юбиляром, желая ему всевозможных благ.

– До дна, – коротко бросил слесарь и в три глотка опорожнил посудину.

Профессора, наблюдавшего за ним, конвульсивно передернуло.

– Однако, – произнес он и мужественно отполовинил содержимое своего стакана.

– До дна! – рявкнул Шурупов так свирепо, что даже соблюдающий нейтралитет язвенник Липатыч единым духом нервно втянул в себя огненную жидкость. После этого он ошарашенно посмотрел на супругу и сиплым голосом проговорил:

– А ничего, кажись, прошла.

После первой гости проворно расправились с колбасой и селедкой и дружно захрустели огурцами, зорко оглядывая опустевшие тарелки. Когда налили по второй, появилась куда-то скрывшаяся под шумок Егоровна. Она стала выкладывать на стол из объемистой сумки всевозможную снедь. Посуда заполнилась аккуратно нарезанными ломтиками сала, помидорами, приправленными лучком, пирожками, колбасным сыром. Венцом же этого великолепия стали сыроежки, засоленные старушкой по одной ей известному рецепту. Общество буквально взвыло от восторга. Юбиляр шагнул к Егоровне, крепко облапил ее и трижды поцеловал, выдохнув:

– Вот уж, старая, уважила так уважила! Помяни мое слово: еще до осени срублю тебе баньку по первому классу.

Профессор вновь, было, поднялся с места, но Шурупов опередил его, предложив тост за Егоровну и вообще за всех добрых соседей. Выпили и заговорили все разом, шумно, азартно, увлеченно, не слыша ни соседей по столу, ни самих себя. Профессор, пьяно растягивая слова, утверждал, что встряска организма, каковой все они сегодня подверглись, имеет несомненную пользу, поскольку освобождает человека от вредного воздействия стрессов. Липатыч, мелко хихикая, то и дело восклицал:

– А язва-то, язви ее в душу, молчит!

Его супруга, подперев щеки ладонями, жалостливо выводила:

– Опусте-ела бе-ез тебя Земля-я...

Мячикова, толкая юбиляра арбузным бюстом, томно просила:

– Федот Арсентьич, будьте добры, включите какую-нибудь музыку.

– Погоди, – отмахивался от нее Шурупов, – дай главное сказать, а то забуду. Рабочему человеку что надо? Перво-наперво, уважение. Я несогласный, когда какое-то чучело в галстуке не отдает мне честно заработанные бабки. Сам для людей ничего полезного не сделал, гвоздя заколотить не сумеет, а по полгода, когда и по году, зарплату трудягам не выдавать исхитряется, гнида вонючая. А на что, скажите, работяге жить? Это чинодрала не колышет. Доведет до крайности, когда человек с производства чего-то потянет, и в крик: вор, засудить его! Я б эту гниду спросил: куда ж ты наши кровные подевал? И по морде, по морде! Судить? А что толку, если он все законы под себя подмял.

Кондратьич, подняв вверх палец, вразумительно втолковывал Егоровне, которая за общим гамом хотя и не слышала его, но из вежливости согласно кивала:

– Землю одним навозом ублажить нельзя. Ей, земле, разный подкорм нужен, – убежденно бубнил он. – Урожай зависит от состояния содержания в ней вредных и пользительных веществ.

Егоровна для поддержания разговора озабоченно произнесла:

– Туманы нынче на зорьке больно сырые, как бы лук не погнил.

– Если свежий коровяк применять для полива, то тут смотря с какой стороны посмотреть. Нарушил, скажем, пропорцию – пиши пропало: корни пожечь можно.

Гости разошлись под утро. Петитов, прежде чем лечь в постель, долго рассматривал свое лицо в зеркале. Потом окликнул жену:

– Мамочка, откуда у меня синяк под глазом? Неужели ударился обо что-нибудь?

– Не знаю, дорогой, но ты о чем-то крепко поспорил с Липатычем.

– Мило погуляли, – резюмировал профессор, – исконно по-русски.

Когда солнце сделало тени совсем короткими, к Кондратьичу, наслаждавшемуся огуречным рассолом, заявился Шурупов.

– Я к тебе по личному, – хрипло проговорил он. – Такая, понимаешь, оказия: просыпаюсь, значит, а она рядом лежит.

– Кто – она?

– Да учителка эта, Мячикова.

– Вот те раз! – заинтересованно встрепенулся Кондратьич.

– Так я и пришел посоветоваться. Было чего между нами или нет, ей-богу, не помню. Но как честный человек решил сделать ей предложение. Как думаешь, не поздно я женихаться собрался?

– Это с какой стороны посмотреть, – осторожно сказал Кондратьич.

Через месяц на веранде у Шурупова снова дым коромыслом. Весь дачный поселок гулял у слесаря на свадьбе.

Юрий ОГУРЦОВ