Счастливое время счастливого человека

«Сколько людей, столько может быть и определений, правильнее – восприятий. Я хочу говорить о своем Времени, и только, ибо ищу со-ощущения…» Это слова из предисловия к роману Татьяны ЯНУШЕВИЧ «Мое время». Я встретилась с его автором – талантливым прозаиком, человеком, причащенным к своему времени, представителем «академгородковской школы». Такая школа существовала – нигде не зарегистрированная, независимая школа творчества и человеческих отношений.

– Татьяна Александровна, расскажите о том, как в 60-х годах в Академгородке образовалось литобъединение, куда входили и вы.

– Сначала я опишу фон, на котором все происходило. 1959 год. Мы – первые студенты университета. Нас сразу охватывает ощущение новизны и полной свободы! Такое царствование свободы было возможно только в Академгородке и больше нигде!

Мы уже успели разобраться в ушедшей эпохе, обозначенной как «культ личности», о ее кошмарах наслышаны от родителей. Почти в каждой семье были репрессированные. Но нас самих это не коснулось. Мы пришли просвещенными, но не запуганными и не побитыми, готовыми принять свободу как естественную данность.

Жили в атмосфере единения. Все у нас было общим. Мы одинаково плохо одеты, мы собираем общий стол: крепкий чай, хлеб с майонезом, картошка. С нами дружили преподаватели: Борис Осипович Солоноуц (БОС), Юрий Борисович Румер и другие. Несмотря на разную наполненность их и наших биографий, им с нами интересно. Это абсолютно дружеское общение. Солоноуц рассказывал о Маяковском, тот часто приходил в Московский университет, где учился БОС. Биография Румера вообще целая история.

Мы много читали. Именно тогда до нас стали доходить книги, изданные в начале века. Это было настоящее открытие! Впервые мы узнали стихи Гиппиус, Мережковского, Гумилева, Мандельштама, Ахматовой.

В Городок очень любили приезжать москвичи и ленинградцы. Через них мы узнали о другой, уже современной поэтической волне – Евтушенко, Ахмадулина, Вознесенский, появились стихи Бродского, переписанные от руки. Все это сильно на нас воздействовало. Мы любили уходить в лес или на берег Обского моря, и всю ночь у костра звучали стихи.

Вот теперь о лито (литобъединение. – И. Т.).

Володя Бойков уже тогда писал стихи, я – небольшие рассказики, Вадим Фомичев был художником. Втроем мы выпускали в универе стенгазету под названием «Щелчок», внизу подпись – БЯФ.

И как-то сразу к нам потянулся народ. Знакомства шли каскадами. Состоялась встреча с Володей Горбенко, Геной Прашкевичем, Валерой Щегловым, Славой Журавелем. У них, уже работающих в Институте геологии, была своя поэтическая группа.

Мы ездили на встречи литобъединения Фонякова в город и, добираясь на попутках, часто пересекались с Женей Вишневским, он тогда был в сатирическом театре при НЭТИ. Познакомились. Володя Захаров и Володя Свиньин присоединились позже, когда из Москвы и Ленинграда набрали второй курс.

Основной наш костяк (не считая любопытствующих, то появляющихся, то исчезающих) составляли человек пятнадцать-двадцать. Мы летели друг к другу поделиться только что родившейся строчкой или вычитанными где-то стихами. Как возникла идея литобъединения, сейчас не помнит никто. Это получилось само собой.

– Как проходили ваши встречи?

– Мы стали собираться по средам в выделенной нам комнате в многоквартирном доме, где размещался местком. Афишу с приглашением вывешивали на деревянном столбе, забытом строителями на Морском проспекте. Мы читали свои, тогда еще немногочисленные стихи, обсуждали их. Устраивали тематические вечера поэзии. Готовили выступления о поэзии «серебряного века», так нас увлекавшей.

Вместе разбирались в разных направлениях – имажинизме, акмеизме, символизме. Спорили, ссорились. Впрочем, наши взаимные нападки не были серьезными, это было некой игрой. Такими же безобидными были сочиняемые друг на друга «пасквили». Мы упражнялись в написании буриме. Вели себя очень свободно, все – и ребята, и девчонки – курили, прихлебывали очень крепкий чай, дурачились и выпендривались, играли в богему. Но при всем при этом испытывали трепетное отношение к слову.

– В своей книге вы пишите, что этому вас учил Валентин Михайлович Шульман, «человек щедрой внешности и остроумия». Расскажите о нем.

– Мы встретились у Алеши Птицына. В коттедже его родителей был камин, на книжных полках огромное количество фолиантов и альманахов, мы с жадностью переписывали из них стихи. Шульман, видя наш неподдельный интерес к литературе, стал приглашать нас к себе. Эти встречи имели название «Малой Французской академии». Часто он приветствовал нас стихами на французском языке. У него был глубокий поставленный голос. Он был красив. Большой, пышного телосложения, с высоким лбом и седыми кудрями. В его доме была фисгармония, черный кот, и были у него любимые атрибуты – веер и трость, которой Валентин Михайлович останавливал автобус в любом удобном для него месте. Он угощал нас чаем, заваренным особым способом по своим химическим рецептам.

Его гурманским пристрастием был сыр. Рассказывали, как он делал покупку: «Мне, пожалуйста, отрежьте из серединки, со слезой». – «А куда я оставшийся кусок дену?» – «Продадите тому, кто на него согласится, а мне – со слезой». Вот такой был человек, с безусловным вкусом ко всему, в том числе и к поэзии.

– Татьяна Александровна, в ваше объединение входили юноши и девушки. Влюбленности часто случались?

– Там можно было влюбиться в каждого! Пары, конечно, складывались, но это не мешало любить всех остальных. Всеобъемлющая влюбленность была нашей сутью.

– С вашим мужем, Владимиром Свиньиным, вы уже тогда были парой?

– Нет, наш роман вспыхнул значительно позже. Владимир Федорович жил с семьей в Ленинграде. Однажды он прилетел сюда, чтобы остаться со мной. Сопротивляться любви было бесполезно.

– Хочу спросить о Прашкевиче. Сейчас он именитый писатель, его книги широко известны. А в литобъединении он выделялся ярче других?

– Ярких личностей было много. Не только Прашкевич. Захаров был очень эрудирован, у него были интересные стихи. Хорошо писали Щеглов, Бойков, он еще и рисовал, а ходил эпатажно в тюбетейке и пимах. А Горбенко! А Журавель! А Сербин! Лидера у нас не было. Ведь можно быть ярким, не только проявив себя в литературном плане. Писали не все, кто-то просто слушал, высказывал свои суждения. Кто-то приносил что-нибудь интересное. Каждый раз был новый герой дня.

Что касается Прашкевича, он нашел свое направление, решив стать писателем, а поэтом он родился. Он раньше остальных начал печататься, много с кем переписывался. Сейчас, по прошествии времени, мы понимаем, что он для себя избрал правильный путь, а тогда над ним подшучивали. У него было прозвище – «изысканный жираф». Ему это очень нравилось.

– Ваши подшучивания распространялись за пределы компании?

– Вспоминается такой случай. Было лето, мы поразъехались кто куда. В Городке оставались Прашкевич и Щеглов. И вот Трофимук (директор Института геологии. – И. Т.) попросил у них список тех, кто входил в литобъединение. О нас многие были наслышаны, и академик, видимо, заинтересовался. Ребята, составляя список, помимо реальных членов лито, вписали такие фамилии, как Гиппиус, Цветаева, других «полузабытых» поэтов. Когда Трофимук разобрался в чем дело, он пришел в жуткую ярость, и юмористам здорово досталось.

– А еще столкновения с власть имущими бывали?

– У нас на «средах» стали появляться какие-то слишком серьезные люди, гораздо взрослее нас. Слушали, задавали вопросы. После секретарь парткома СО АН Мигиренко критиковал нас за невоспевание социализма и излишнюю приверженность к эстетике. А уж когда нас спросили, почему мы пишем о «лимонных садах» (слова из стихотворения Щеглова. – И. Т.), а не о березках, как элементарный Пушкин, я ответила, что до «элементарного» надо еще дорасти.

– Что за история с письмом к Ахматовой?

– Гена Прашкевич загорелся идеей выпускать в Академгородке литературный альманах, и вместе с Горбенко они отправили через «Литературную газету» письмо Анне Андреевне с просьбой дать нам для публикации ее новые стихи. Надо сказать, что Ахматова все еще находилась в опале. Наше послание ей принесли распечатанным, и вскоре до нее дошли слухи, что авторы письма пострадали. Анна Андреевна тяжело переживала. У нее случился сердечный приступ. Она говорила: «Мои стихи губят людей!» Обо всем этом в своих записках написала Чуковская, возмущенная нашей безалаберностью. Потом нас разыскала столичная журналистка (бывшая по делам в Новосибирске) и посоветовала успокоить Ахматову. Что мы и сделали: будучи в Москве, буквально на пять минут наши девочки заглянули к Анне Андреевне, чтобы сказать, что у нас все в порядке и никто не пострадал.

– Так и было?

– Все обошлось.

– Вы продолжали встречаться?

– Общения мы никогда не прекращали, но свободнее и интереснее нам стало встречаться вне казенной комнаты.

– Сейчас ваша связь с друзьями по лито продолжается?

– Кого-то уже нет в живых, кто-то болеет (мы все в возрасте), кто-то просто далеко. Но мы общаемся по электронной почте, телефону, по возможности ездим друг к другу. Намечается встреча с Володей Захаровым, в Академгородке должен пройти его поэтический вечер (статья Сергея Малых об этом мероприятии опубликована в «Навигаторе» от 30 мая. – Прим. ред.).

В уютной квартире в центре Новосибирска, где живет Татьяна Янушевич, прохладно после уличного пекла и приятно пахнет «свежевыпеченными» книгами. Поясню: их недавно привезли из типографии, отсюда они разойдутся по магазинам и библиотекам. Ведь Татьяна Александровна – сотрудник издательства «Свиньин и сыновья», и книги для нее не только пристрастие, но еще и семейное дело.

– Расскажите немного о вашей издательской деятельности.

– Мы издаем замечательные книги. Самые разнообразные направления: исторические, литературоведческие труды, художественно-биографические и т.д. Конечно, издается Прашкевич (он главный редактор). Мы печатаем также неизвестных авторов, которым трудно найти издателя ввиду их некоммерческого творчества. Тем не менее, их работы и познавательны, и увлекательно написаны. Вот недавно вышли рассказы Натальи Скакун о жизни современной деревни. Сейчас деревенской прозы сторонятся, но когда мы прочли присланный материал, поняли, что это талантливо. Мы издаем то, что нам интересно, даже если иногда приходиться работать на голом энтузиазме, не ожидая прибыли.

– А стихи выходят?

– Да, в том числе и литобъединенческих авторов. Уже увидели свет сборники Прашкевича, Захарова, Свиньина, на выходе книга Бойкова. Готовится сборник, куда войдут стихи Щеглова, Горбенко, Птицына, Киселевой.

– Чего вы никогда не станете издавать?

– У нас табу на произведения антисемитской, славянофильской и любой другой националистической направленности. Мы не станем издавать неинтересную и неталантливую литературу. Сейчас, когда за плечами большая часть жизни, как никогда осознаешь свою ответственность перед обществом. Люди нуждаются в настоящей духовной пище. Не всех устраивает низкопробное чтиво, в изобилии представленное на книжном рынке.

– Давайте вернемся к поэзии. Вы назвали авторов, которые начали писать стихи в юном возрасте, и сейчас у них большой творческий багаж. Приходят ли к вам в издательство 20-30-летние поэты?

– Они не приходят, а присылают стихи по электронной почте.

– Что можете сказать об этих стихах?

– Пока не попадалось ничего заслуживающего внимания. Много эгоцентризма, гламурной чувственности, подражаний. Например, в чести у молодежи танка, где автора занимает лишь количество слогов. Конечно, попадаются отдельные находки, но на сборник их обычно не набирается.

К сожалению, нынешние молодые люди не так хорошо образованы, как мы в свое время. Понятно, что и мы выпендривались, писали вычурно, но мы прекрасно знали, откуда это идет. Например, подражание Маяковскому, или Гумилеву, или Хлебникову. Начитанность и образованность позволяли нам правильно себя оценивать.

– Татьяна Александровна, ваша книга называется «Мое время. Записки счастливого человека». В чем ваше счастье?

– Когда была написана треть книги, я вдруг увидела, что я счастливый человек, и пустила вдогонку такой подзаголовок. Мне хотелось рассказать о мире, меня окружающем, о Времени как философской категории и времени, в которое я попала, а главное, о людях, которых люблю. Своей влюбленностью я и счастлива.

Ирина ТЕМНОВА