Переломный год

Война лишь слегка коснулась меня своим черным крылом, но…

Когда весенний луч скользит по стеклам,

Из прошлого встает передо мной,

Как будто в перевернутом бинокле,

Все детство, опаленное войной.

Мелькают вновь события и даты,

И вижу я, прильнув к стеклу щекой,

Колонной нескончаемой солдаты

Идут на запад – до передовой.

И было как-то буднично-привычно:

Рев самолетов в небе по ночам,

Разрывы бомб, зениток перекличка

И в блиндаже горящая свеча…

То, что нашему детскому сознанию казалось тогда таким будничным и привычным, вползло в подсознание и застряло там на всю оставшуюся жизнь, время от времени давая о себе знать в кошмарных сновидениях.

Немцев я видела только пленными, жалкими, оборванными, испуганными, но в снах до сих пор слышу совсем рядом перестрелку; чувствую, что приближается что-то неотвратимо-страшное, и бегу, задыхаясь и падая, прячусь от людей в фашистской форме. Чаще всего снится один и тот же сон… Ночь. Ни огонька вокруг, ни серпа луны на небе. Даже звезд не видно, будто все они разом скатились за горизонт. От пронзительной тишины звенит в ушах, пульсирует кровь в висках. Все вокруг словно замерло в ожидании.

Я стою у ворот отчего дома, напряженно вглядываюсь в непроглядную темь, туда, где начинается тракт. Вдруг удар, еще удар, еще… Мерный топот тысяч ног заполняет все пространство вокруг. И вот уже различима в темноте первая шеренга солдат, вторая, третья… Они проходят строгими колоннами, чеканя шаг, мимо меня. Застывшие суровые лица, винтовки «на плечо» с отблесками откинутых штыков, серые шинели и плащ-накидки, каски на головах. Вдруг черноту ночи разрывает вспышка яркого света, меня обдает жаром огня. Это горит одежда на солдатах, но они продолжают идти до конца улицы, туда, где дорога круто спускается вниз и идет по Лебяжьей долине. Там ряд за рядом ложатся на землю и догорают. А у кого не хватило сил дойти – падают и катятся вниз. Вот уже вся Лебяжка озарена адским огнем.

Стою в оцепенении, не в силах сдвинуться с места, чувствую присутствие человека за спиной. «Что бы это значило?» – то ли мысленно, то ли вслух задаю вопрос и слышу бесстрастный голос. «Это моральный износ. Пора действовать». Мгновенно все исчезает и только бешено колотится сердце, да дыхание перехватило.

Распахиваю глаза, в окне брезжит рассвет. Сон! Опять тот же сон, который приснился мне в далеком 1942 году, когда мне было всего 6 лет. Это позднее из рассказов матери и отца я узнала, что именно в это время горел в адском огне Сталинград. Под низвергающимся с неба ливнем бомб, словно карточные домики, рушились огромные здания, гибли, сгорая заживо, люди. Сон этот повторяется неизменно в переломные моменты моей жизни. Тогда, в далеком детстве, он не испугал меня. Может, оттого, что смысл его был мне еще недоступен, а может быть, для меня было привычным видеть, как только открывала глаза, нескончаемые колонны солдат, идущих на запад.

Старинный городок Аткарск в Поволжье был главным железнодорожным узлом, связывающим восток и запад, а наша улица – частью тракта, по которому шла пехота и боевая техника. Двери нашего большого дома в тот год не запирались. Пол устелен соломой. За полночь движение колонн останавливалось, солдаты заходили в дом, не раздеваясь, падали на солому и тут же засыпали. А рано утром команда: «Подъем! Стройсь!» – и в путь. Туда, где кипел Сталинградский котел.

Год этот врезался в детскую память еще и потому, что отец был на фронте, а маму мобилизовали на защиту Сталинграда. Я осталась со старенькой бабушкой Василисой, высокой, худощавой и очень строгой. Неподалеку от города на реке Медведице был железнодорожный мост – военно-стратегический объект, который немцы пытались разбомбить. Каждую ночь нас будил вой сирены, черная бумажная тарелка репродуктора на стене кричала: «Внимание! Воздушная тревога!» Улицы заливал мерцающий голубоватый свет от осветительных немецких ракет, небо прорезали лучи прожекторов, и начиналась перекличка зениток. Один из зенитных расчетов прятался в густых акациях, которые росли вокруг нашей усадьбы. Бабушка запихивала меня в погреб («От греха подальше!»), а сама металась от окна к окну, умоляя: «Господи помилуй!» Земля в погребе содрогалась при каждом залпе и сыпалась на голову. Страшно! Потом слышались далекие разрывы бомб, и все стихало до следующей ночи.

А утром, едва продрав глаза, вместе с такими же, как я, сорванцами бежали в госпиталь, расположенный в школе. Как могли, развлекали и утешали раненых. Танцевали под «гармошку», сделанную из расчески и пергаментной бумажки. Пели песни, приносили табак, связки которого висели у нас на чердаке, а мы с бабушкой рубили его топориком. Бывало, что нас угощали кусочками сахара. Никто не прогонял нас из палат.

Запомнилась и всеобщая радость, когда пришла весть о победе под Сталинградом. Для меня это была двойная радость. Вернулась мама, а в вещмешке – сухари, изрядно подгоревшие, но такие вкусные.

Да, чем дальше от сегодняшнего дня отодвигаются события тех лет, тем ярче и отчетливее воспоминания. То ли срабатывает закономерность возрастной памяти, то ли мы, тогдашние, рано взрослели, если нам снились такие сны в переломный год Великой войны. Сны, ставшие вещими на всю оставшуюся жизнь. Но пусть эти сны никогда не снятся нашим детям и внукам.

Нина ЛОГВИНЕНКО