Моя душа бела

Моя душа бела

От стихов Анны Павловской порой дух захватывает – такие бездны распахиваются перед вами! Она позволяет себе многое. Она говорит с Богом без посредников. В ее рифмах – и в судьбе! – дышит трагедия.

Павловской 27 лет, родилась в Минске. Сменила в жизни несколько вузов, в настоящее время учится в Институте журналистики и литературного творчества. В числе самых значительных внешних поэтических достижений Гран-при Илья-Премии 2002 года – престижного литературного конкурса памяти гениального Ильи Тюрина.

*    *    *

Какое одиночество, Гораций,

Что мудрецам не снилось о таком!..

Одна, как Один, после презентаций

Болтаюсь с перекошенным лицом.

Лицо болит и кружится планета.

С обшарпанных конвертиков дискет

Я ухожу на ощупь в Интернет

И растворяюсь в дебрях Интернета.

Ну где же Тот – Ядвигин и Ягайлов?!

Или Другой – Иудин и Петров?

Нет совести. Остались только файлы.

Там сказано про Бога и любовь.

Перебираю клавиши, белея,

Как будто слоги пальцами давлю,

Что ты меня не любишь, не жалеешь,

А я тебя – жалею и люблю.

Я рассыпаюсь пунктиками битов.

Ты видел это, слышал, но не спас.

Какое, Один, сердце у пиитов –

Похоронив, они оплачут нас.

*    *    *

Тете Алле

Моя душа, как молоко, бела.

Им Божья Мать когда-то истекла,

В толпе меж прочих стоя у креста,

Когда теряла сына и Христа.

Я думаю, что врет иконостас,

И слезы были, плачет и сейчас

Не миррою, не кровью, не огнем,

А горьким материнским молоком.

Но сохраню ли это молоко,

Когда оно досталось так легко?

В толпе, между желаний и обид

Оно вскипит, свернется, убежит.

*    *    *

Я горюю, сижу на скамеечке,

Есть в кармане всего три копеечки,

Нету в сердце моем ни любиночки,

Но зато на лицо – как картиночка.

Приходили женихи –

Приносили розоньки,

Приносили розоньки –

Расплетали косоньки,

Расплетали косоньки –

Целовали глазоньки,

Целовали глазоньки –

Говорили сказоньки.

Улыбаюсь, сижу на скамеечке,

Пусть не будет у меня ни копеечки,

Пусть на личике моем, как картиночке,

Паутинкой расползутся морщиночки,

Пусть не будут приносить мне розоньки,

Зато будут заплетены косоньки,

Пусть не будут рассказывать сказоньки,

Зато Бог поцелует в глазоньки.

*    *    *

Мораль здесь такова, что нет морали.

Поэзия – религия моя.

Как я сказала? Вы б так не сказали!

Да я бы за нее, да за нея.

В квартире съемной, на чужом диване,

Под лампой в ярко-красном сарафане.

В моей бы кухне этого бы не...

Не важно. Я одна две тыщи лет.

Я и тетрадь, бумага и поэт.

На кухне, при распахнутом окне.

И музыка врывается в окно,

Стара, как черно-белое кино,

И лунный свет, простите, лунный свет

Замысловатой падает спиралью.

Трава прозрачна, а деревьев – нет.

Волшебница, как у тебя с моралью?

*    *    *

Под землю, в переход,

Подняв воротники,

Спускается народ,

Расходятся круги.

По кругу нас везет

Подземный паровоз.

Сейчас в вагон войдет

Измученный Христос.

Коснутся жарких глаз

Холодные уста...

Наверно, не сейчас.

Наверно, никогда.

Круг номер двадцать пять.

Пора бы выходить.

Но незачем дышать.

И негде преклонить.

Незрячий музыкант

Играет полонез.

Поставит точку Дант

И выстрелит Дантес.

Во сне

Ты истину, как шкафчик, открываешь,

Как сущности, касаешься ножа,

А белый хлеб, что яростно кромсаешь,

Конечно же, и есть твоя душа.

Когда же ярость схлынет хоть немного

По кровостоку и пройдет угар,

Ты черный нож, как родственника Бога,

Кладешь обратно в кожаный футляр.

Покорною собакой за тобою

Несчастье семенит без поводка,

И белой зачерствевшею душою

Ее кормить не задрожит рука.

Все съедено... в глазах собаки этой

Простая благодарность за еду...

И тянется рука опять к буфету,

И пустотою режет пустоту...

*    *    *

Я толстых бабочек боюсь –

Из темноты летят, как пули.

Я, может, тоже застрелюсь,

Но не на даче, не в июле.

На освещенное крыльцо

Выходишь, впитываешь лето,

Но бабочка летит в лицо,

И выпадает сигарета.

У жизни ты берешь взаймы

И шум листвы, и запах тмина,

Но бабочка летит из тьмы,

И – в лоб. И все непоправимо.

*    *    *

Мне муторно от страха,

Тупая боль в глазах.

Луна, как черепаха,

Ползет на небесах.

И темнота, и крыши,

Как плахи... Страшный Суд.

Опять придут бесстыже

И паспорт заберут.

И скажут, забирая:

«На все тебе три дня...»

Москва моя родная,

За что ты так меня?!

Спросить бы у прохожих –

Идти теперь куда?

Я думала, я – Божья,

А ты мне – лимита.

Я что тебе – заноза?

Тротил? туберкулез?

Светляк звезды сквозь слезы

В зрачки ко мне заполз...

Далекие, чужие

Грохочут поезда...

Я – твой поэт, Россия!

А ты мне – лимита...

*    *    *

Я перестала плакать, перестала

Читать стихи, чтоб слышала родня.

Я, кажется, сама в себя врастала

И поняла – нет близких у меня.

Тогда к друзьям свои простерла руки,

Но слыша равнодушный разговор,

Я поняла, что я врастаю в звуки

И что людей не знала до сих пор.

К любимому вела меня дорога,

Но видя виноватый взгляд его,

Я поняла, что я врастаю в Бога

И больше в мире нету никого.

Анна ПАВЛОВСКАЯ.