Горе войны

Горе войны

В сердце каждого человека, рожденного в России, День Победы занимает особое место. И хоть минуло с той поры много-много лет, люди, пережившие великое лихолетье, продолжают вспоминать, рассказывать о войне детям, внукам, пишут книги, в газеты, им снятся горькие сны.

До 60-летия Победы осталось полгода. Но уже сейчас наша редакция начала получать материалы, посвященные этой теме.

22 ИЮНЯ

Я родилась в 1929 году в Ленинграде. В 1940-м родители обменяли квартиру в г. Лугу Ленинградской области, где и застала нас война и прошли все беды.

В то летнее утро, как всегда, мы с мамой отправились за покупками. Среди детей я была старшей и во всем помогала родителям. Когда пришли в центр города, то увидели множество людей, слушающих радио. Так мы узнали о начале войны.

На второй день папу забрали на фронт. Все тяжести легли на наши с мамой плечи. В первые дни войны к маме приходили представители власти, предлагали забрать детей и увезти в тыл. Она отказалась, сказав, что одних детей не отдаст.

ПЕРВЫЕ БОМБЕЖКИ

Как-то раз мы с мамой пошли за керосином. Керосина не оказалось, и она отправила меня домой. Выйдя из магазина, я увидела в небе самолеты – они пускали какие-то шарики. Потом ударило, закрутило, электрические провода оборвало. Все побежали, и я побежала, и вдруг что-то стукнуло в ногу. Меня ранило. Рана была неглубокая.

Затем начались ежедневные бомбежки и метание снарядов, выйти из дома было невозможно. Наш дом стоял на горе, и мы каждую ночь видели зарево пожаров. Это жгли хлеб, чтобы врагу не достался. В дом пришел страх. В один из дней мама послала меня на завод попросить хлеба. Только я отошла от дома, как начали летать снаряды. А идти надо. Слышу – летит снаряд. Я падаю, снаряд взрывается, снова бегу, снаряд летит – я падаю, взрывается – бегу до завода. Но хлеба мне никто не дал. Зря рисковала.

Дома продукты были на исходе – только для младших. Тогда мы с сестрой Галей пошли в лес, может, там что-нибудь найдем? В лесу, где стояли наши войска и не было заминировано, находили иногда сухари, грибы. Потом в лес ходить стало нельзя – минировали все. Но голод не тетка. После каждой бомбежки складов люди бежали туда и хватали все, что пригодится: жмых, отруби.

ПОД ОККУПАЦИЕЙ

При отступлении советских войск приходили военные и говорили, что поскольку мы не эвакуировались, нужно запастись водой на три дня, закрыть окна, чтобы нас не было видно, убрать живность (мы держали кур, коз), так как идет карательный отряд и не щадят никого.

Невозможно высказать, что пришлось пережить, когда наступали фашисты! Казалось, все рушится, три дня мы не выходили из дома, но подглядывали в окно. После боя все стихло и стало еще страшнее – что нас ждет? Смотрим, что-то страшное движется по улице, схватило курицу и побежало дальше. Так мы впервые увидели оккупанта.

На второй день немцы пришли в наш дом, везде рылись: в шкафах, комодах, но ничего не нашли, только четверых детей да женщину – нашу маму. Мы были ни живы ни мертвы от страха. На следующий день нас выгнали на площадь и там прилюдно повесили двух десятилетних мальчишек, сказав, что они партизаны и что так будет с каждым. На нашей улице остановилось несколько немецких частей. Немцы были хорошо одеты, они хвастались, что завтра будут пить чай в Ленинграде. Однако, несмотря на такую технику, такое количество самолетов, что солнца не было видно, когда они летели бомбить Ленинград, их мечта не сбылась.

Жить стало страшно, и голодно, и холодно. Мне, так как я была старшей, приходилось днем собирать уголь на железной дороге. Однажды собираю уголь, вижу – хорошая кучка. Я – хвать из нее, думаю, уголь-то наш, но офицер увидел. Я – бежать. Уголь бросить не могу – дома холодно, маленькие ждут. Догнал меня немец, вытащил наган и повел. Все, думаю, отжила. Однако немец заставил меня бросить уголь, ударил по голове. Осталась я без топлива, но живая. Мои похождения за углем продолжались.

Мне было тогда 12 лет, мы голодали, и мама устроила меня на железную дорогу – с женщинами окирковывали пути, чистили, посыпали песком. За эту работу я получала паек: 30 граммов сахара, 70 граммов масла и 1,5 кг муки в неделю. Работая на дороге, часто видела оторванные части человеческого тела, все это тяжело воспринималось детской душой. До сих пор по ночам всплывают эти ужасы.

Бомбежки продолжались. Мы научились различать по звуку наши снаряды и немецкие. Когда взрывался железнодорожный состав, немцы хватали 10 человек рабочих и расстреливали. Устраивали облавы: закрывали улицы со всех сторон и ловили людей, особенно молодых мужчин. Однажды согнали евреев, посадили на открытые платформы и увезли. Ходили слухи, что за город, а там заморозили. Ходить по городу было страшно, везде часовые, немцы не щадили ни малых, ни старых. Женщины прятались или одевались грязно, потому что немцы сторонились грязных.

СТРАШНЫЕ ДНИ 1943-ГО

Наша мама была очень патриотична. Она решила не отдавать свой паспорт, чтобы его никакой гад не касался руками. Она не встала на учет у властей и вообще старалась быть незаметной. Когда ей нужно было выйти из дома, она обвязывалась вокруг одежды веревкой, надевала грязный платок. Ей было тогда 33 года, и она была красивая.

Однако кто-то выдал, что у мамы есть паспорт, хотя она говорила, что потеряла. Вызвали ее в комендатуру, дети остались одни. Мы ждали ее трое суток, потом я пошла искать. Прихожу в комендатуру, там говорят, мама твоя здесь, иди домой, выпустим. Не помню, чем я кормила в эти дни младших.

Потом пришла мама. Что с ней сделали, я не знаю, говорили, что дали ей 25 плетей. Что происходило дальше – трудно описать. Мама сошла с ума, оставив на мои плечи четверых голодных детей. Дома она прожила четыре дня, потом надела свои лучшие наряды и ушла. Я схватила детей: Верочку на руки, Арнольда за руку, Галя рядом – бежим за мамой. Позже нам сообщили, что ее увозят в Псков на лечение, что она выздоровеет. Провожали мы ее с бабушкой и Галей на вокзале. Подошел состав, и маму силком втолкнули в один из вагонов, в котором было битком народу. Дверь закрыли на засов.

Больше мы ее не видели...

Тамара КУЗЬМИНА.