Цветы, деревья и мы

Цветы, деревья и мы

Сосунок

Соснаначинается с семечка – легкокрылого, способного в хороший ветер лететь кудаугодно. Можно умчаться ему на лесную гарь или на свежие вырубки, чтобы с годамии здесь сомкнулись поредевшие зеленые ряды. Можно приземлиться и еще дальше, напограничной опушке, и, поднявшись, заслонить собою тех, кто устал отбесконечных наскоков суховеев и вьюг.

Семечко, скоторого началась эта история, никуда из названных мест не полетело, аславировало между деревьев – так, чтобы угодить в одну из ямок возленеохватного комля кондовой сосны – под затишь ее могучей кроны.

Кондовая соснабыла в округе известна. Птицы пели ей песни – сольные и хоровые. Даже солнце,заступая на работу, обласкивало ее первой – ведь в этой округе выше деревьев небыло.

Шло время.Семечко проросло, и побег, нацеленный на вершину кондовой сосны, буйно пошел врост. Других его ровесников палило летнее солнце, придавливал каждую зиму снег,а этот рос, тянулся вверх – зеленый, ершистый. Боковые ветви сосенки уже сталикасаться ствола старшой – шершавого и морщинистого, а два-три года спустя ивовсе стали запанибрата брать в обнимку. «Н-да, – говорили со стороны, –молодое-то дерево вон уже как старое закрыло, далеко, видать, пойдет». От такихслов любой на вершок подрастет. Вот и наша сосенка все росла, росла, покаизнеженная макушка не уперлась в жесткую крону старшой. Еле-еле протиснуламежду корявых лап вершинку, да там, пооббив и засушив ее, застряла…

Сколько уж летпрошло, а картина тут, почитай, не меняется. Вот и нынче: стоит себе кондоваясосна, пошумливает дремучей кроной, а под ней притулилось то самое деревце. Ужеи не молодое, а все сосунком.

Остолоп

Его увидишь вэтой согре издалека, а увидев, даже чуток оторопеешь. Среди больших и малыхдерев, среди колючего шиповника и кустов калины торчит большущий – сажени эдакв полторы – осиновый пень-остолоп.

Постарев, вседеревья – и сосна, и береза, если их не спилят, валятся оземь целиком,выворачивая корни, а суховерхая осина с порченой сердцевиной в бурю ломаетсяпочти пополам. Верхнего ее обломка уже и не станет, а нижний, пустой ибрюхатый, сбросив старую кору и наведя глянец на обнажившуюся пустотелую заболонь,все торчит – железно и неколебимо. Торчит, как высокая трибуна, как поучающий иуказующий перст. Кого-то он мне напоминает...

Стародуб и медуница

Ранней веснойя устроил на балконе ящик для цветов и призадумался. А что если посадить некультурные, а дикие цветы?

В то времялесные поляны были еще мертвые, сухобыльные, и я обрадовался, заметив насолнцепеке ослепительно-желтый первоцвет. Стародуб! То бишь адонис. Цветокмоего детства! Для меня он всегда казался махоньким гонцом весны в ямщицкойраспахнутой шубейке…

Я вырезалкружок дерна со стародубом и запеленал в целлофановый мешочек. Так у меняпоселился цветок, давший название повести знатока разнотравья писателя ВиктораПетровича Астафьева. А через неделю я уложил в балконном ящике еще один пластдерна – с синеглазой медуницей. Ее высокая цветоножка сиротливо гнулась ответерка – выживет ли?

Стародуб имедуница отцвели быстро – недели в полторы. Что-то подсадить – из дикоросов – яне успел, уехал на целый месяц в командировку. Пятилетней дочке Тонестрого-настрого наказал поливать цветы: «Приеду – проверю, как ты постаралась».

Домой вернулсяв июле. Только переступил порог, а дочурка – цоп за рукав и потянула на балкон.

Свой «лужок» яне узнал. Над ящиком вскинулись три белоснежных зонтика – морковник! – понижежелтели пупырышки львиного зева. «Смотри-ка, доча!» – я слегка сжал безобидныйбутончик, и тот вдруг раздвоился, превратившись в львиный зев с вывалившимсяволосатым языком! Такой «игрушки» дочка еще не видела. Теперь она и саманадавливала указательными пальчиками щечки спящего льва и, когда тот зевал,смеялась, отдергивая руки.

Присматриваюсь:да тут и полынка, и голубой скромняга колокольчик, а за его стебель – то лисобираясь позвонить, то ли чтоб не упасть – ухватился усами вечно хмельноймышиный горошек.

Я смотрел нанежданных новоселов, удивляясь и радуясь. Цветы эти я не высаживал. Они пошлипозже или от невидимых корешков, или от спавших до поры до времени семян. Да, агде же стародуб?

Он былжив-здоров, зелен, стебельки его подтянулись, но были малоприметны, не давалитени. Впрочем, и львиный зев, и морковник, и горошек – все имели узкие листики,никто никому не застил свет. Приглядевшись, я обнаружил у этих дикоросовмножество цветочной завязи – значит, пестреть нашему «лужку» долго, все лето.Только стародуб, который собрал вокруг себя такую дружную компанию, уже нецвел. Спозаранку зажег он весну и пригас, уступил место другим…

Засмотревшисьна друзей стародуба, я запоздало взглянул на то место, где высадил медуницу.

Сиротливой цветоножкии в помине не было, она высохла, упала, зато во все стороны от нее выперлижирные, по-лопушьи мощные листья. Их тяжелые ладоши жадно прикрывали землю, подними было голо, только в одном месте, как из темницы, из-под них выглядывалибледные мощи костяники…

Я не хочу опорочитьмедуницу. Цветок этот и в самом деле ранний, но… Сделаю я вот что. На зимуунесу свой ящик в подвал, чтоб не вымерзли мои дикоросы, а весной сновавыставлю на солнышко. Только медуницу я, пожалуй, верну на прежнее место.

Юрий ЧЕРНОВ.