«Много странных переплетений!»

Осенью Евгений РЕЙН провёл творческую встречу в Самаре. Постоянный автор «Навигатора» Юрий Татаренко записал ответы классика отечественной поэзии.

– Спасибо всем, кто пришёл. Это очень ценно – при достаточно заметном снижении интереса к литературе и к поэзии в частности…

Я в этом зале, наверное, старше всех. Родился в Ленинграде 29 декабря 1935 года. То есть мне скоро будет 90. Так сложилась моя жизнь, что я рано познакомился с Ахматовой. Мне было лет 12, когда впервые побывал у неё дома. Недавно из одной газеты узнал, что в нашей стране издают гораздо чаще биографию Ахматовой, чем стихи. Жизнь её кажется каким-то приключенческим романом, в котором было много разного: от всемирной славы до всякого рода негативных явлений, до опалы, до речи Жданова, который уничтожал Анну Андреевну.

Она всю жизнь собирала стихи, ей посвящённые. По-моему, было около 60 стихотворений, написанных разными людьми. Она их сложила в одну папку и назвала «В ста зеркалах». Я тоже написал короткое стихотворение, принёс его в Боткинскую больницу в Москве за десять дней до её смерти. Потом, когда для «Литературного наследства» писал очерк обо всём этом, мне в архиве Ленинградской библиотеки имени Салтыкова-Щедрина вынесли эту папку. Я увидел незаслуженно лестную вещь: на корешке папки была наклеена этикетка с надписью: «Гумилёв – Рейн». Я удивился, так как Гумилёв – одна из крупнейших фигур нашей поэзии. В чём дело? Оказалось, первое стихотворение, которое она положила в эту папку, это стихотворение Гумилёва «Русалка» 1906 года. А последнее оказалось моё.

Я окончил Технологический институт и работал на заводе, потом окончил киноинститут и занимался кино, писал сценарии. Но всё время судьба меня сталкивала с замечательными поэтами. Знал хорошо и Пастернака, и Тарковского, и Антокольского, и Слуцкого, и Межирова. С Бродским дружил долгие годы, был ему, что называется, старшим товарищем, он это неоднократно подтверждал.

Сейчас преподаю в Литинституте, я профессор, веду семинар поэзии. Вообще, читать стихи не вполне плодотворно, особенно в ежедневной практике. Они переплетаются с жизнью, с какими-то случаями, отношениями, иногда дружбой, иногда враждой. Если вы даже Пушкина будете читать, то поймёте, как много он в стихах выяснял отношения: с Дельвигом, Катениным, Кюхельбекером, Мицкевичем и так далее.

Мы иногда думаем, что исторические перспективы – невероятная отдалённость. И не можем представить, кто был там, скажем, в пушкинское время, в толстовское время. А ведь эпоха – это всё довольно близко к нам. Однажды я был у Ахматовой, она Пасху отмечала. И вот Анна Андреевна вынула красивую чашку. Оказалось, что её жена Достоевского подарила отцу Ахматовой, который был инженер и математик, преподавал детям Достоевского в кадетском корпусе. Можно через одну-две руки дотянуться и до Пушкина, и до Державина.

Удивительно, что все эти люди сейчас превратились в скульптуры, монументы и музеи. В Ленинграде на Фонтанке, в бывшем Шереметьевском дворце – музей Ахматовой. Под Москвой, в Переделкине, бывшая дача Пастернака стала музеем поэта. В Ленинграде открыт музей Бродского, монументальный такой, представительный – в знаменитом доме Мурузи, на углу Литейного и Пестеля.

Много странных переплетений. Я учился в одной школе с Довлатовым, в одном классе с Юрским. Когда был студентом, начертательную геометрию нам читал Иван Менделеев, это сын Менделеева. Ахматова жила в семействе Ардовых, их старший сын – Алексей Баталов… И мы все знали друг друга.

– Что думаете об отношениях Ахматовой и Модильяни?

– Однажды была выставка графики Модильяни в Венеции. В то время там снималась картина по моему сценарию, и вместе со мной в Венеции находился Бродский. Мы пошли поглядеть на эту выставку, где висело штук, наверное, десять рисунков ню. Неподписанных. Но у Ахматовой такой характерный профиль, что её не узнать невозможно. Мы предположили, что Модильяни рисовал Анну Андреевну. Хотя Ахматова, к тому времени уже написавшая воспоминания о Модильяни, ни о каких интимностях не сообщала. Писала, что он был просто знакомый. Но эти рисунки моментально выдавали, что это были другие отношения.

Я написал стихотворение «На этой выставке пленительной…» В нём упоминается великий итальянский лётчик Блерио, он один из первых в истории, кто перелетел через Ла-Манш, из Франции в Англию, это было в 1910 году. Незадолго до этого Ахматова стала официальной женой Гумилёва, и они уехали в свадебное путешествие в Париж. Зашли в кафе, к ним подошёл, как она рассказывала, интересной внешности человек в кожаной куртке. Он знал несколько слов по-русски, и сел к ним за столик, молодожёны отлично говорили по-французски, так как окончили царские гимназии. Ахматова, уставшая после длительной прогулки, сняла туфли под столом, а когда стала уходить, то обнаружила в обуви визитные карточки лётчика…

– У Бродского есть эссе «Моя Уфляндия». Расскажите о своей дружбе с поэтом Владимиром Уфляндом.

– Когда мы познакомились, я был, по-моему, на втором курсе Технологического института, а он – на первом курсе Ленинградского госуниверситета. Однажды газета «Вечерний Ленинград» напечатала, что Уфлянд что-то не то делает, его исключили из университета, он попал в армию. После возвращения писал мало, но остались ранние стихи. Сейчас выходят книжечки Уфлянда. Это было уникальное по прелести, юмористически-философической направленности дарование. Мягкий, неординарный, один из самых лучших, кого я знал. И Бродский его очень любил как человека.

– Позднее созревание поэта Льва Лосева чем вызвано?

– Он вырос в сугубо писательской семье. Отец его, Владимир Лифшиц, на мой взгляд, талантливый, замечательный поэт. Я познакомился с Лосевым до того, как познакомился с Бродским, Слуцким. Лёша (так Лосева в литературном мире называли близкие) писал забавные детские стихи, от которых потом совершенно отрёкся. Лет, наверное, пятнадцать ничего не писал, работал журналистом в журнале «Костёр». А потом стал писать интереснейшие, особые стихи, которые мы сейчас знаем. Они вышли книгами в Америке, а потом все изданы у нас.

– Ваше мнение о романе Аксёнова «Ожог»?

– У Аксёнова 26 романов, и, думаю, среди них есть книги разного качества. «Новый сладостный стиль» – очень хорошая книга. «Остров Крым» – тоже. Но есть и слабоватые, отличающиеся быстрым письмом. Будь я издателем, конечно, издал бы «Ожог». Мне нравятся там сцены, которые, по воспоминаниям Аксёнова, описывают ситуацию в Магадане, на Колыме. Это талантливый роман.

– Вопрос напоследок: какое ваше стихотворение самое любимое? Прочтите, пожалуйста!

– Оно называется «Электричка в 0-40». Сейчас прочту.

В последней пустой электричке/ пойми за пятнадцать минут,/ что прожил ты жизнь по привычке,/ кончается этот маршрут./ Выходишь прикуривать в тамбур,/ а там уже нет никого./ Пропойца, спокойный, как ангел,/ тулуп расстелил наголо./ И видит он русское море,/ стакан золотого вина,/ и слышит, как в белом соборе/ его отпевает страна.

Фото из личного архива Е. Рейна