Не стало Сергея Юрского...

8 февраля от нас ушел великий артист, всенародный любимец. Несколько лет назад наш корреспондент встречался с Мастером.

Юрский Сергей Юрьевич (1935 – 2019) – актер, режиссер, чтец, сценарист, прозаик, поэт. Снимался в фильмах: «Любовь и голуби», «Место встречи изменить нельзя», «Человек ниоткуда», «Маленькие трагедии», «Золотой теленок», «Интервенция», «Республика ШКИД», «Не бойся, я с тобой!», «Королева Марго» и многих других. Народный артист РСФСР. Лауреат Государственной премии, национальной театральной премии «Золотая Маска», премии «Кинотавра». Награжден орденами «За заслуги перед Отечеством» IV и III степеней, орденом «Знак Почета».

«Театр – дело вечное»

– Вам принадлежит фраза: «Народ перестал читать – но литература подождет!» Сколько времени у нее в запасе?

– Отвечу на примере того, с чем приходится сталкиваться мне. Поделюсь реальным опытом, а не общими рассуждениями. Я все чаще вспоминаю интервью 35-40-летней давности. Были среди них и пустые беседы, конечно. Но во многих городах, в том числе и угловых, сколько было замечательных разговоров! Когда собеседник высказывает свои мысли, только с вопросительным знаком в конце!

А сейчас пришел Интернет. Я поначалу нежничал с нынешними моими интервьюёрами. Когда у меня спрашивали о пропаже кота и моими переживаниями, связанными с этим. Спросил один, другой, третий… Оказывается, это было выложено в Сети, и все спрашивали только об одном и том же! А еще мне очень не нравится, когда в глазах журналиста видно, что он вспоминает следующий вопрос, а я говорю только для диктофона!

– Такое вот пришло поколение – внуки шестидесятников!

– Шестидесятые были уникальной эпохой! Нам казалось, что все мы стали немного счастливее. Время показало, что мы были слепы, мы ошибались. Потому что не то, что стали счастливее не все – а очень для многих это были годы необыкновенного драматизма! Но все-таки все беды на себя взять нельзя. Сам факт крушения системы ГУЛАГа был гигантским поворотом в осознании того, что можно гордиться своей страной.

Сейчас другая жизнь, другая мера свободы и несвободы. В том числе – в отношениях с начальством. Можно, если что не так, просто сменить работу – но все не так просто. Как говорил один персонаж, «мы пришли из тесноты и неволи, где могли свободно плевать на эту тесноту и неволю!» Произошел рывок в бытовых технологиях. Раньше человек мог дойти до места работы или учебы пешком, и мы так и делали! А сейчас при восьмичасовом рабочем дне еще 4 часа уходит на дорогу! Это катастрофа! Чем вынуждены заниматься люди столько времени ежедневно?

Вот он какой, двадцать первый век – посмотрите, наши дети странным образом совершенно не похожи на нас! Они и наши, и не наши!

– А вот Ваша дочь Даша – тоже артистка!

– Ее влечет театр, но с ним те сложности, о которых я уже говорил. Она взрослый человек, но за ручку я ее никогда не водил. Мы с ней вместе играем в спектаклях, она обладает несомненными качествами настоящей большой актрисы. Но вот будет ли применение этому? Должное, а не эксплуатационное? Не могу вам сказать. Сейчас очень трудное время. Мне бы хотелось видеть ее инициирующую какую-либо художественную программу. Например, на телевидении. Ее часто приглашают в разные ток-шоу, и я вижу, что она могла бы это делать. Даша хорошо подготовлена как психолог, она чувствует чужую беду.

– Вы, игравшие главные роли в спектаклях, почему решились на такой ответственный шаг – работать один на один со зрительным залом? Откуда возник такой приоритет сольного существования?

– Никакого приоритета нет! Я вообще полагаю, что самое главное и самое воздействующее – это диалог, а не монолог! В драматическом театре слово – не прямое обращение, не проповедь и не исповедь. Это тоже может присутствовать на сцене, но не являться основным моментом. В этом и необычность этого вида искусства, что самое заурядное дело, произнесение слов по очереди, становится переживанием одного человека за другого! И вследствие этого, говоря возвышенно, человек духовно обогащается. Но только не из-за того, что актер говорит на сцене возвышенные вещи, а зритель думает: ну-ну, ничего, мы потерпим, тут так положено, это вот культура и есть, а мы пересидим и пойдем… Но каждый имеет и возможность остаться наедине с самим собой – стараясь преобразиться в свои воспоминания или желания. Одиночество – одна из важнейших составляющих человека.

– Вы редкий гость современного российского кино. Часто ли отказываетесь от съемок?

– Примерно два раза в неделю. По причине омерзительности сценариев. Сейчас не умеют писать. Это в равной степени касается и сериалов, и кинофильмов. Главная претензия к сценариям, о которых я говорю с определенной долей ненависти, – это интернетное мышление. Люди составляют реальность из готовых кирпичей по чертежам. Так можно стоить типовые дома. Но когда это относится к искусству – исчезает человек. И ничего не получается, если нет главного для актера – роли! Отсюда и такое мое актерское неприятие современных подходов к работе в кинематографе.

– Обличаете всех поголовно? Или просто сгущаете краски?

– Я различаю сериалы на скверные, приличные, хорошие и очень хорошие – как, например, уголовный сериал «Тайны следствия». Там точный подбор актеров, и они хорошо работают. Да, характеры не меняются, но хоть ситуации заставляют персонажей проявлять их живые черты. Буквально на днях я видел рекламу продолжения этой истории. Но, конечно, гарантии нет, что это будет всегда хорошо. И в новых сериях можно тоже заштамповаться. Слишком большая сериальность грозит творческим засыханием. Я уверен, нас ждет рождение нового театра и возникновение новых идей. Главная опасность при смене творческих генераций – не самовосхититься тем, что происходит!

– Скажите, есть ли в ХХI веке что-нибудь хорошее?

– Мы с вами в довольно сложной ситуации. Мы люди ХХ века – но умудрились жить в двадцать первом! Отличие этих двух веков между собой – колоссальное! Но это же остались мы! Стоит только посмотреть в зеркало – и вот он, ХХ век перед глазами! Сейчас у людей стало гораздо больше возможностей, их просто несусветное количество! И это, конечно, хорошо. Но вот что выбрать? За каждой ситуацией выбора стоит ужасный вопрос: и что, на этом – все? Особенно это касается людей, вступающих в брак.

– У меня свой ужасный вопрос: есть ли перспективы у чтецкого театра?

– Конечно! Он не требует больших денежных затрат. Там ведь не нужны ни декорации, ни костюмы. Нужен только зритель.

– Вот-вот!

– Вы правы в том, что сейчас человеческое любопытство перенасыщено. Ведь прочесть можно все что угодно – значит, на сцене должно быть некое чудо. А без чуда ничего не будет! Сегодня очень уверенно чтецкие традиции продолжает, к примеру, Александр Филиппенко.

– Вы три раза записывали на телевидении «Евгения Онегина». Как на Вашей судьбе отозвались стихи Пушкина?

– Я не большой чтец поэзии, должен вам признаться. И в молодые годы мы старались опрозаичить текст: оставить мысль и убрать песню, стихотворную природу материала. Тогда это было целое направление – донести эксцентрический поворот мысли стиха. В этом смысле «Онегин» стал для меня поворотом в понимании силы напева, заложенной в стихотворении. Впервые я записал поэму в 1965-м, а последний раз – это был год 98-й. Эти работы очень различаются между собой. С возрастом меняется точка зрения, степень эмоциональной подвижности. Я прошел несколько стадий творческого состояния – взгляд изнутри, взгляд со стороны, взгляд ровесника и взгляд уже издали.

– В народном фильме «Любовь и голуби» вы снимались вместе со своей женой, Натальей Теняковой. А кто у вас в семье главный – Вы или Наталья Максимовна?

– Конечно, жена! Ой, а для чего – главный-то? А что фильм стал народным – я очень благодарен авторам!

– Какой фильм с Вашим участием Вам дороже всего?

– Свой любимый фильм я вам не назову, чтобы не обиделись другие создатели или партнеры по картинам.

– Не «Золотой теленок», часом?

– О, съемки «Теленка» – это были два года трудного счастья! Со Швейцером было очень трудно работать. Требовалось большое дыхание. А выход картины был воспринят кисло – ну как же, не рассмешила! Это только потом выяснилось, что фильм стал киноклассикой. И этой нашей радости исполнилось вот уже сорок лет!

– Не разглядели вас тогда критики, стало быть?

– Да, с критикой давно что-то не в порядке – но чем дальше, тем дела с ней обстоят все хуже и хуже. А я очень уважаю эту профессию. Она дала нам несколько достойных имен. Но критики ушли сейчас в историю театра и кино, они пишут очень хорошие книги, и совсем забросили день сегодняшний.

– Сергей Юрьевич, а можете назвать памятных партнеров по киносъемкам?

– Память моя не ослабла. Это и Гердт, и Куравлев, и Евстигнеев. На площадке была очень дружественная атмосфера. Жаль, потом это не перенеслось в жизнь, у каждого – свои хлопоты.

– А Высоцкий?

– Он мне очень нравился, мы были в добрых, товарищеских отношениях. Но мы с ним принадлежали очень разным кругам. Я считаю, Высоцкий – выдающийся артист особого рода! Артист, роль которого стала его жизнью. Его Жеглов – это совершенно выдающееся достижение. А до этого – и замечательная работа в картине «Короткие встречи» Киры Муратовой. А вот Дон Гуан мне не кажется его вершинной ролью. Но он велик в другом. Высоцкий нашел своего персонажа, от имени которого он хрипит, басит и поет – и сделал его поэтом. Это – мистическое явление! Конечно, я не причисляю его к таким поэтам, как Бродский, но он принадлежит к таким, как Гомер! Он заговорил таким голосом и мог пророчествовать!

– А Вы именно Бродского считаете «лучшим и талантливейшим поэтом эпохи»?

– Поэт Иосиф Бродский – это такой столп, взглянуть на который сверху вряд ли кому удастся. Он из тех, чья слава со временем будет только возрастать! Мы были дружны с ним еще по Ленинграду. Я бывал у него и в Нью-Йорке. А последний раз мы виделись на старый Новый год в 1995 году в Женеве, где у меня были выступления. Он не пришел на них, он вообще не любил драматический театр. Но пообещал написать стихотворение на тему театра и посвятить его мне. Через год Бродского не стало. А вскоре вышел сборник его эссе, где я натолкнулся на стихи про актеров и понял, что Иосиф слово свое сдержал. Я был так поражен, что решил написать ему свой запоздалый ответ – с тем же финальным словом: «Занавес!».

– Коснемся взаимоотношений алгебры с гармонией. В довольно спорной системе координат успех измеряется аплодисментами, талант – числом лауреатских званий. А в чем измеряется искусство?

– Хм… В звуках. В чистоте звучания. И это ощущается. Либо звук возникает, либо нет.

– В советском искусстве было незыблемым понятие актерского амлуа. Но у Товстоногова Вы играли и Чацкого, и Эзопа…

– Да, он умел стирать грани актерских приспособлений. Он был инициатором этого. У него была и смелость, и колоссальная интуиция. И я ему очень благодарен, хотя он был и диктатор, конечно. Но в то же время какие он ставил интересные задачи, какую создавал потрясающую сценическую атмосферу! Он словно открывал неведомые актерские клапаны – и в этом была половина его режиссуры!

– А Вам в минуты депрессии, если они бывают…

– Да, знаете ли, бывают!

– …Не кажется ли Вам, что у театра нет будущего?

– А вот на это я смотрю как раз с оптимизмом! Театр – это дело вечное. Искусство, передающее жизнь формами самой жизни. Это всегда будет интересовать человека. Сейчас, к сожалению, искусство передается в виде кривляния, потому как и жизнь сама стала кривлянием. Главная нынешняя культура – рок. Это культура экстатическая, совершенно не свойственная человеку. Но люди очень легко впадают в это.

– Получить порцию экстаза можно и не выходя из дома!

– Ну, люди еще ходят в театр – до сих пор! У сегодняшнего театра трудная задача – поразить, рассмешить зрителя. Сегодня происходит превращение актера в исполнителя знаков, в Петрушку. Я считаю, театр – искусство исключительно актерского тела. Но искусство не в том, чтобы раздеть артистов и увидеть, какие они там настоящие! Разве голое тело – истина в последней инстанции? Разве у человека внутри ничего нет? Важнее не голое, а прозрачное – когда обнажаются человеческие помыслы. А они бывают разные: и святые, и грешные. Но их нельзя показывать знаками.

Сейчас в игре модно то, что раньше запрещалось – откровенный наигрыш. Если персонаж хам, то я и показываю откровенного хама. Но это плоско. Актер – это священник, у него есть связь с высшими силами. Иначе нельзя объяснить, на чем стоит вдохновение драматического актера! Умение выйти на сцену, говорить слова и при этом привлекать и держать внимание публики – это можно объяснить только влиянием высших сфер. Но артист не может жить в скорлупе: мол, я умею делать два фляка, три сальто – но на этом стоп. У артиста стопа нет! Он призван к непрерывному слушанию того, что вверху, что вокруг и того, что в себе. Поэтому это школа непрерывного самосовершенствования и самокритики. Это и есть состояние художника.

– Художник или писатель способны ли честно сказать: я сделал все, что мог – и больше этим не занимаюсь. И от этого быть счастливым: ура, мне не придется больше повторяться! Бывает ли такое?

– Бывает. Это называется словом кризис. Мы все проходим через это, когда нужно себя обновить. У японцев до сих пор есть традиция: художник в сорок лет меняет имя. А это значит, то, что было до этого – уже сделано, и теперь я должен понять: либо меня вообще нет, либо я начинаю все сначала. Уходили ли артисты со сцены, сказав: «Я большего сделать не смогу?» Я знаю таких артистов. Но есть и другие, которые говорят: «Я без сцены жить не могу, все, что угодно – только быть на сцене!» Но каждый решает за себя. Есть и еще один важный момент. Вряд ли найдется такой артист, что станет утверждать, что материально обеспечил и себя, и свою семью. И теперь у него есть возможность обдумать все, что было – и сажать розы.

– Есть ли у Вас любимый праздник?

– Я человек будний.

Юрий ТАТАРЕНКО

Фото Владимира Траханова

Еще одно интервью с Сергеем Юрьевичем в 2014 году было опубликовано здесь.

Добро пожаловать в наши группы в соцсетях ВКонтакте и Facebook. Заходите, смотрите и будьте всегда в курсе самых свежих новостей.