Известный критик Алексей Колобродов посетил Сибирь

С 24 по 26 марта в Барнауле состоялся крупный литературный форум «Поэты России», объединивший авторов из разных городов нашей страны. Участниками стали представители Москвы, Казани, Кемерово, Горловки и многих других городов. Поэт, внештатный корреспондент «Навигатора» Юрий Татаренко на форуме встретился с литературным критиком Алексеем Колобродовым.

29 марта Алексей Юрьевич отмечает 55-летие. В качестве подарка «Навигатор» сегодня публикует это интервью.

– Образование – важная составляющая для любого человека, особенно творческого. Но, с другой стороны, все признают, что на поэта нельзя научить. Где золотая середина в этом вопросе?

– Имея некоторый опыт в подобном деле (Литмастерская Захара Прилепина, где я работаю куратором, отметила пятилетие), могу назвать принципиальные составляющие, без которых пробиваться таланту будет сложнее, а при наличии их, соответственно, легче. Это, во-первых, дружественная творческая среда; во-вторых, честные и искушённые наставники, заинтересованные в поддержке молодых, а никак не в изничтожении потенциальных конкурентов; в-третьих, пребывание в современном литературном контексте. Также желательно обретение цельного мировоззрения, в творчестве очень помогает.

– Какая житейская мудрость открылась вам далеко не сразу?

– «Живёшь – до всего доживёшь», как говорили друзья моей юности, седые строгие мужчины, со сложными биографиями, сплёвывая в процессе курения «Примы» без фильтра. Долго не понимал, о чём они. Через годы понял.

– Будут ли люди через полвека писать стихи?

– Стихи пишут люди, подражая ангельским способам самовыражения и коммуникации. Следовательно, человеческим календарём поэзия как таковая не измеряется.

– Ощущаете ли вы смену оптики у коллег по литцеху?

– Огромная тема для отдельного разговора. Давайте тезисно. Появилась патриотическая поэзия, так или иначе связанная с событиями на Украине, так называемая «Z-поэзия», и сломала тенденцию нескольких десятилетий – сумеречного, почти вымороченного существования стихов и стихотворцев, в затхлом и тесном тусовочном мирке. Поэзия вновь стала интересна народу и востребована им – о чём свидетельствуют полные залы на выступлениях поэтов данного направления, читательский успех антологий и авторских сборников, популярность имён Анны Долгаревой, Игоря Караулова, Анны Ревякиной, Марии Ватутиной, Александра Пелевина, Дмитрия Молдавского и целого ряда других. Это настоящий прорыв, не столько сугубо литературного, сколько исторического значения.Смена оптики при событиях такого масштаба неизбежна, в той или иной степени она случилась практически у всех работающих литераторов. Даже те из писателей, кто продолжает делать вид, будто ничего у нас не происходит, отсчитывают литературное время на «до» и «во время», задумываются по поводу «после».

– Что считаете главными отечественными литературными мифами ХХ века? Не утихнут споры ни об авторстве «Тихого Дона», ни о самоубийстве Есенина...

– Вы назвали «золото» и «серебро», а есть ещё «бронза» – версия о том, что подлинным автором «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка» является Михаил Булгаков. Причём мне, при всей его завиральности, этот сюжет кажется наиболее симпатичным, хотя бы в силу меньшей токсичности и наличия посторонних литературе вещей. Тогда как есенинская история – многослойна: там и конспирология, и антисемитизм, а в шолоховской – удушливо-грубая антисоветчина и более ничего.

– В своей новой книге о собаках Захар Прилепин раскрылся как яркий прозаик с новой сентиментальной стороны. Согласны?

– Думаю, здесь не сентиментальность в чистом виде. Если говорить о задаче чисто писательской, полагаю, у Захара была идея сделать хорошую книжку о меньших братьях, с чеховской мягкой силой, купринской витальностью, есенинской слезой, лимоновской серой бестиария. Но куда важнее, мне кажется, сама смена привычного регистра, своеобразная «отмена человеческого»: собаки (а также рыжий кот мейкун Мур и попугай жако Хьюи) – это и есть главные герои книги, уверенно автором очеловеченные. Причём не прямолинейностью басенно-фольклорного приёма и не условностью социального памфлета, как в известной повести Булгакова, но исключительно энергией и искусством повествования. Очень близкое тому, что сделал Лев Толстой с Холстомером или, пример менее хрестоматийный, Фазиль Искандер в чегемском цикле с мулом и буйволом. В этом смысле велик соблазн объявить «других людей» необязательным фоном. Но у Захара всё устроено куда сложнее: собаки в книге, конечно, не повод снова и по-новому высказаться о людях, но и не самодостаточное явление; их взаимодействие в керженских лесах – непростой бизнес сродни эдемскому: вместе они придумывают друг другу имена и сюжеты для жизненных драм. Правда, Эдем этот керженский больше напоминает Валгаллу, что справедливо, учитывая саму личность повествователя и хронотоп большой войны, эхо которой отчётливо звучит и здесь, в глубине России. Животные – его медиумы, и соединяет их с мировым катаклизмом не столько сам хозяин, сколько внятный им гул надличностных стихий, поэтому у книги – долгое, тревожное, сильное звучание.

– Продолжите фразу: «Критика – возможность сообщить что-то важное о...»

– ...метафизике ежедневного существования.

– Алексей, а что вы познаёте в себе через литературу?

– Вещи, казалось бы, противоположные творчеству как игре стихий – рациональность и тягу к здравому смыслу.

– Все отмечают, что современные дети мало читают. Как приучить ребёнка к чтению?

– Рецепт банален – семья и школа. Причём школу я понимаю максимально широко как глубокое вовлечение государства в гуманитарные процессы. Издавна принято иронизировать над советской (она на самом деле не чисто советская, но русско-имперская, минимум, с XIX века) школьной программой: дескать, она отвращала школяров от литературной классики и чтения вообще. Но иронизирующие – как правило, люди тех самых поколений той самой школы – не рефлексируют при этом, насколько сами они продолжают существовать в литературной матрице, всю жизнь внешне и внутренне с ней коммуницируя.

– Критик – тот, кто не боится рассориться с автором? Имеет ли значение личное знакомство с героем своего критического материала? «Платон мне друг, но...» – эта фраза остаётся актуальной сегодня?

– Тут сложная история. Критик – в идеальном варианте – занимается поиском смыслов, а не взаимоотношениями с писателем. Если ты в своей работе взял установку на ловлю блох (то есть гнобление автора за реальные или мнимые ляпы и огрехи), причём не из санитарных соображений, а из любви к звукам казнимой ногтями блохи – тебя испорченные отношения должны только радовать. Считать ли такой подход критикой – для меня большой вопрос. Мешает ли личное знакомство адекватной оценке текста – вопрос авторской экзистенции, каждый его решает для себя сам. Другое дело, что длительное нахождение во внутрилитературной среде – один из элементов профессионального выгорания, которое само по себе большая проблема для критика.

– На что бы тратили восьмой день недели, будь у вас такая возможность?

– Писал бы своё, на что сейчас категорически не хватает времени.

Фото из личного архива Алексея Колобродова