Демократия и культура

Приятно, что в рубрике «Родина» обосновался, своего рода, дискуссионный клуб для людей неравнодушных к тому, что происходит с культурой общества, стремящегося стать современным, демократическим, по образцу Европы и Америки последних столетий. У клуба уже есть своя история: в рубрике «Родина» («Навигатор» N°15 от 18 апреля 2003 г.) писатель Тимофей Шерудило вступил на страницах «Навигатора» в полемику с читательницей А. Чуриковой («Навигатор» N°13 от 4 апреля 2003 г.), защищавшей Анастасию К. (N°44 от 8 ноября 2002 г.). Спустя время, он же выступил с философскими размышлениями в другой рубрике – «Творчество» («Навигатор» N°19 от 16 мая 2003 г.), но воспринималось это как продолжение темы. На эту статью откликнулся наш постоянный автор С. Чубченко («Навигатор» N°23 от 13 июня 2003 г.). Отвечая ей, Т. Шерудило ребром ставит вопрос об импорте демократии, как причине нынешнего культурного развала. В «Навигаторе» N°27 от 11 июля 2003 г. другой наш автор выступает с критикой такой радикальной позиции, и сегодня Т. Шерудило отвечает, что же именно следует понимать под демократией.

Наблюдая за публикациями череды мнений, невольно вспоминается Академгородок шестидесятых, когда летними ночами ходили друг к другу в гости, пили на кухне чай и азартно, со вкусом, общались.

Демократия и культура – продолжение

Я благодарен г-же М. Т. за ответ. Однако, должен сказать, что он отличается расплывчатостью формулировок и задевает мою статью лишь косвенно. Весь вопрос в том, что понимается под «демократией». В моей статье, например, речь шла о демократической идее, как она существует последние два столетия – в первую очередь, как идея равенства; затем об обществе, вдохновленном этой идеей; и, наконец, о культурных ценностях такого общества. Основное утверждение моей статьи - верно оно или неверно – было таково: «демократия, как мы ее знаем в последние 200 лет, неблагоприятна по отношению к культуре, не может быть почвой ни для какой культуры, кроме культуры потребления». На так поставленный вопрос ссылка на почтенную древность демократии, а тем более на существующие европейские культурные ценности как на созданные демократией, является плохим ответом. Разберем коротко – почему?

Во-первых, потому, что каждая эпоха понимает под этим словом свое. Современность в демократии видит в первую очередь воплощение идеи равенства. Демократия для современности не сладка, если в ней не принимает участия вся нация, независимо от ума, образования и иных достоинств – мысль, совершенно безумная для древних. Афины не являются нашими учителями в области демократии, прежде всего потому, что правило там народное меньшинство. «Народовластия», в избитом пропагандой недавнего времени смысле, там было очень мало, но был образованный высший класс, достаточно немногочисленный для прямого участия в управлении. Обратимся к Венеции и Новгороду. Здесь все более узнаваемо: власть денежных мешков и апелляции к «народной воле», для насилия над которой применяются угрозы и ласки попеременно. Однако и здесь «народовластия» в современном смысле не видно: торговая демократия в первую очередь есть власть богатых. При этом даже государственная политика оказывается только продолжением торговых интересов и меняется по мере их изменения – достаточно вспомнить отношения Венеции с Византией и турками, а Новгорода – с Москвой и Литвой. «Народовластие», как его понимают в нашу эпоху, начинается с Руссо, «общей воли, которая не может ошибаться», и веры в равенство всех людей, из которого следует и право на равное участие в управлении. Эта вера крепла на протяжении последних двух столетий и привела, по мере разрушения европейских либеральных монархий, к появлению всеобщей демократии, в которой праву избирать и быть избранным не препятствует ни недостаток образования, ни способностей. Это и есть та демократия, о которой я пишу.

Во-вторых, – и это вытекает из первого – ссылка на великие европейские культурные ценности как на ценности демократические не выдерживает критики. Эти ценности на 99% созданы в эпоху до начала XX века, когда всеобщая демократия победила, и на 75% – еще раньше, в эпоху Средневековья. Это сродни известному русскому заблуждению, будто «европейцы так культурны потому, что они так хорошо живут». На деле, вся их культурность идет из времен трудной и бедной жизни, а сытость и довольство, постигшие Европу в последние времена, были довольно-таки бесплодны по части культурного творчества. Я бы даже сказал, хотя это и грубо звучит, что основным вкладом новейшей эпохи благополучия в культуру была отрыжка. По меньшей мере, именно XX век создал уродца – «массовую культуру», вернее, дешевый заменитель культуры для невежественных масс... Общего же во всех этих весьма разных демократиях – только выборный принцип в управлении, который я не только не отрицаю, но ограниченную полезность которого искренно признаю. Однако «демократия», как ее понимают наши дни, есть нечто гораздо большее, чем выборы, а именно – идея, вера в то, что все люди имеют равные и неизменные «права и свободы», независимые от личных достоинств и, главное, способности ими распорядиться. Именно эта идея и создала небывалое прежде господство «среднего человека» в области культуры и вкусов. Оно меня чрезвычайно тревожит, потому что уничтожает саму возможность возрождения высшей культуры, которая нам досталась в наследство от прошлого и в новейшую эпоху только убывает, на глазах убывает. Дело совсем не в том, чтобы «в рамках демократии бороться против бездуховности», как говорит г-жа М. Т. Дело в том, что бездуховность, по моему мнению, является неотъемлемой чертой порядка, который в наши дни называется демократией... Позволю себе, в пояснение этих мыслей, привести еще один отрывок из своих рукописей.

*    *    *

Отцы современной демократии хотели создать общество, в котором одинокая и самодостаточная личность была бы предельно защищена от вмешательства со стороны. Это удалось, и против натиска Церкви и государства была поставлена крепкая ограда «прав и свобод». Создателями нового порядка личность подразумевалась неизменно страдающей стороной, и все меры предосторожности принимались именно в ее пользу. Прошло время, и оказалось, что лицо всецело защищено от общества, но общество не имеет никакой защиты против злонамеренного лица. И еще хуже: всеми доступными ему средствами убеждения это лицо доказывает, что само понятие «злонамеренности» устарело, что нет намерений дурных и добрых, а только законные и незаконные, и пределы нравственности, таким образом, точно совпадают с границами закона. Угроза оказалась совсем не там, где ее видели когда-то. Государство и Церковь были некогда слишком настойчивы в утверждении нравственного порядка – гонимую личность от них оградили законами. Но когда освободившаяся буквально от всего личность принялась проповедовать свои, выработанные на досуге идеи – идеи освобождения от тягот морали, войны всех против всех и отбора в этой войне самых пригодных для жизни, идеи наслаждения как высшей цели и общей бессмысленности бытия, словом, когда эта личность наконец одичала духовно и принялась беситься с жиру в своем безопасном мирке – оказалось, что от нее и ее разрушительной проповеди нет защиты. Все учреждения западного общества имеют целью защиту человека от государства, и бессильны теперь, когда пришло время защищаться от потерявшей всякую опору, и притом избалованной долголетним потаканием «свободной личности». И удивительно: чем более резкие и нетерпимые выпады позволяет она себе против нравственного порядка, чем она смелее в проповеди самобожия (как только и может быть названо гуманистическое мировоззрение с его «всё дозволено» в сочетании с ненавистью к Божеству) – тем охотнее она берется в наши дни под защиту. Степень нравственного одичания считается степенью умственной свободы – соблазнительнейший порядок вещей, при котором слабые и неразвитые становятся судьями чужого ума и развития... Я думаю, пора, наконец, отказаться от глубоко ложной идеи «равенства всех людей» и вернуться к построению общества, которое бы основывалось не на слепо раздаваемых «правах и свободах», а на идее обоснованных прав и разумных свобод. Такое общество сумеет защититься против тирании посредственностей, перед которой оказалась бессильна демократия XX века.

Тимофей Шерудило.