Вечер губермании

Вечер губермании

В самый разгар рабочей недели, в среду 12 ноября, Большой зал Дома ученых был заполнен представителями местной интеллигенции от мала до велика. Почтенные седобородые мужи с морщинками хитрости за толстыми стеклами очков и юные девы с печальными еврейскими глазами – все как один сопровождали хохотом и аплодисментами каждую четвертую строку очередного «гарика», звучащего со сцены. Игорь Губерман называет свои четверостишия «стишками», кокетливо объясняя это то просто величиной стиха, то все-таки его куцей мыслью. Впрочем, слово «куцесть» автор использует метафорически – как отсутствие долгих и нудных философских рассуждений, пафоса:

Я писал как думал, а в итоге

То же, что вначале ясно мне:

Лучше легкомысленно о Боге,

Чем высокопарно о х...

– У меня проблема с четвертыми строчками, – говорит Игорь Миронович. – Иначе я бы уже давно написал детскую книгу стихов. Я было даже написал кое-что и дал прочесть известной израильской писательнице Дине Рубиной. Прочитав, она сказала мне, что, если я вздумаю это опубликовать, она скупит весь тираж, чтобы не дай Бог не досталось хоть одному ребенку.

Почти все четвертые строки Губермана в этот вечер были нецензурны. Возможно, это связано с тем, что опубликовать такие обильные тексты несколько сложнее, чем прочесть вживую на концерте. На вопрос, почему в стихах столько ненормативной лексики, автор ответил, что очень любит русский язык и впитал его во всей полноте без остатка:

Русское грядущее прекрасно,

Путь России тяжек, но высок.

Мы в г... варились не напрасно,

Жалко, что впитали этот сок.

Надо сказать, интеллигентная публика отнеслась к такому подходу терпимо и с нескрываемым удовольствием, ибо слова есть слова, в особенности если ими не ругаться, а поэтическую мысль выражать. Пушкин, например, очень даже почитал нехорошего поэта Баркова. Попытаться получить от Губермана неуклончивый ответ, без «шутки юмора» оказалось достаточно сложно, ибо в свои годы он представляется зрителю остроумным и легкомысленным человеком, которого при всем желании не получится ни осудить, ни даже как следует понять. Его творчество, взятое даже отдельно от личности автора, само по себе очень противоречиво. Мысли временами то потные и пошленькие:

Зря вы мнетесь, девушки,

Грех меня беречь –

Есть еще у дедушки

Чем кого развлечь.

Нас маразм не обращает в идиотов,

А в склерозе много радостей для духа:

Каждый вечер – куча новых анекдотов,

Каждой ночью – незнакомая старуха.

То, напротив, пугающе серьезные:

Я вчера полистал мой дневник,

И от ужаса стало мне жарко:

Там какой-то мой тухлый двойник

Пишет пошлости нагло и жалко.

Но таких на концерте практически не звучало – серьезные стихи остались молчать на страницах книг, которые автор деловито, без улыбки, подписывал в холле во время антракта, не выпуская из зубов вторую сигарету. Надо признаться, что Губерман отнесся к своим читателям-почитателям не особенно душевно: быстро и мельком что-то отвечал, отпуская надписи «На счастье!», словно полкило колбасы в одни руки. Когда одна из не очень преданных читательниц, у которой не оказалось с собой книжки автора, попросила расписаться его на большом календаре с фотографией обезьяны, чувство юмора внезапно оставило поэта, и он хмуро отказал женщине, брезгливо поморщившись.

Корни творчества Игорь Миронович объясняет чувством лени. Чтобы написать новый стишок, нужно поймать мысль и предаться с ней приятной лени. Возможность лениться и покой автор ценит больше всего:

Бывало, проснешься, как птица,

Крылатой пружиной на взводе,

И хочется жить и трудиться,

Но к завтраку это проходит.

Принято считать, что израильские евреи глубоко религиозны. В ответ на вопрос об отношениях поэта с Богом Губерман ответил:

– К Богу я отношусь с большим уважением. Иначе бы я с ним не общался. Если бы он обижался на мои шутки, он не был бы Богом.

Заметь, господь, что я не охал

И не швырял проклятий камни,

Когда ты так меня мудохал,

Что стыдно было за тебя мне.

И спросит Бог: – Никем не ставший,

Зачем ты жил? Что смех твой значит?

– Я утешал рабов уставших, –

Отвечу я, И Бог заплачет...

Последний раз Игорь Миронович был в Городке три года назад. В этот приезд он отметил большие перемены к лучшему во многом – изменилась экономическая и социальная обстановка. Вообще о Городке воспоминания исключительно самые светлые.

– Была однажды такая подлинная, очень душевная история, – рассказывает поэт. – Мой приятель сел меня послушать где-то на дальних рядах. Вышел он от смеха потный – но не от моих стишков. Сидели рядом с ним две молодицы, и одна другой сказала вдруг задумчиво (а я на сцене токовал, как тетерев): «Смотри-ка, а ему в Израиле ведь нелегко живется, вон у него брюки какие потертые». – «Нет, ему это, наверно, все равно, – ответила вторая, – а жена за ним не следит». – «Вот б... какая!» – гневно выдохнула первая.

Мария ПЕТРОВА.