«Никто не хочет диктатуры!»

Сергей Витальевич САМОЙЛЕНКО родился в 1960 году в Макеевке Донецкой области. Окончил Литературный институт им. Горького. Театральный критик, поэт, переводчик. Работал редактором отделов культуры в газетах, гл. редактором интернет-журнала «Сиб.фм». Публиковался во многих журналах. Автор 4-х поэтических книг. Стихи переведены на английский, испанский языки. Член Союза писателей. Живёт в Новосибирске.

– Было такое, когда новое стихотворение записывается, прочитывается – и тут же рвётся на мелкие клочки?

– Я вообще почти всё написанное до двадцати лет выбросил безжалостно, сохранилась только часть армейских и институтских рукописей, которые никому не покажу под угрозой расстрела. Но и потом в корзину уходил каждый второй стишок, если не больше. Например, поэму про армию строк на пятьсот выкинул… В первые две книжки вошла, наверное, половина из написанного во второй половине 80-х – начале 90-х.

То, что стихи со временем перестают радовать автора и уничтожаются, нормально. Про армию, впрочем, всё же написал – цикл «Дембельский альбом» в 1997 году, который вошёл в третью книжку. Не думаю, чтобы кто-то из сослуживцев прочёл этот текст, кроме Юры Юдина. Это мой друг, что называется, в поколении, мы с ним вместе учились на филфаке, вместе бросили, вместе служили, восстанавливались в вузе, снова бросали учёбу и браконьерничали на Сахалине…

– Некоторые пробуют совмещать поэзию с работой в газете...

– Да ради бога. Но у меня это совмещается плохо: если в цистерне два крана и один открыт на полную, то из второго толком уже ничего не льётся…. У журналистов другое отношение к слову. И к жизни. Интенсивность существования другая и другой уровень рефлексии.

– В молодости повод для стихов – влюблённость. А сейчас?

– Чужие стихи вдохновляют сильней любой влюблённости. От них часто включается зажигание… Созвездия Пастернака и Мандельштама, Багрицкого и Тарковского, Гандлевского и Терентьева – вот что влияет больше всего. И чем дольше живёшь, тем больше поэтов на твоём небосклоне можешь различить. Живёшь, осознавая, что их звёзды светят в темноте...

Влюблённость заставляет писать в 16 лет. Позже тобой движет другая энергия, другие силы. Создаёшь собственный поэтический язык, во многом отталкиваясь от чужих стихов и опираясь на них. Потрясением когда-то стала одна строфа Ивана Жданова: «Мы входим в этот мир, не прогибая воду, горящие огни, как стебли, разводя. И звёзды, как ручьи, текут по небосводу, и слышен, как сквозь лёд, голодный гул дождя». До этого – Арсений Тарковский. В 1983-м вышел «День поэзии» с подборкой иронических стихов Ерёменко. То есть вся биография, ключевые даты – это чужие стихи. И встреча с ними не менее важна, чем другие события.

В Литинституте я учился в семинаре Ларисы Николаевны Васильевой. Она мне как-то сказала: «Продолжите писать в том же духе – вас ждёт широкая известность в узких кругах». Как поэт она мне была, мягко сказать, не близка, но педагогом была прекрасным, знала, где похвалить, что подсказать, на какую болевую точку нажать. Хотя стихов наших никуда не пристраивала – пробивались сами.

В сентябре 1985 года, после поступления, мы с однокурсниками два вечера подряд читали стихи у памятника Пушкину, собиралась толпа человек двести. Стишки были самые безобидные, но к нам всё равно подошли ребята в штатском. Даже в милицию не забрали. Попросили предъявить документы, переписали номера студбилетов, прислали бумагу в деканат… Нам иронично сказали: «Чтецы-декламаторы…»

– Никто не пострадал?

– При Горбачёве время началось совсем другое, не вполне советское, открывались новые возможности – буквально с каждым месяцем всё немного менялось. Пошли публикации в «Огоньке», «Московских новостях»… Прозу Набокова напечатали сразу в двух журналах: в «Литучёбе» – «Машеньку», в «Москве» – «Защиту Лужина», стихи Георгия Иванова в «Знамени». Потом и до «Архипелага ГУЛАГа» Солженицына в «Новом мире» дело дошло. 30 октября 1986 года я делал фото с митинга в поддержку Анатолия Марченко – так у меня даже фотоаппарат не забрали. Хотели, впрочем, но я не отдал...

– Не грустно, что все эти ощущения свободы как-то быстро схлопнулись – и, похоже, безвозвратно?

- Ну, в 1984-м нам казалось, что СССР – это навсегда… Никто не может загадывать, что когда произойдёт. Конечно, хотелось бы дожить до перемен – и социальных, и политических…

– Десяти лет не прошло с момента массовых протестов на Манежной площади – а сегодня об этом предпочитают не вспоминать. Как так?

– У людей есть страх потерять тот уровень достатка и благополучия, что сегодня имеем. Радикальные экономические перемены 90-х помнятся очень травматичными…

– А отчего вам грустно сегодня в таком случае? Бывают же подобные настроения?

– От того, что мало в стране людей, способных думать своей головой, не вторить телевизору, с критическим взглядом на происходящее. Но большинству людей нет нужды докапываться до правды.

– Ждать ли появления на ТВ нового «Взгляда»?

– Вспомните, как долго продержалась власть, разрешившая эту программу. Власти нужны новые скрепы, всё сейчас быстро костенеет, всё больше запретов и цензуры, но никто пока не хочет сползать в диктатуру. Гораздо лучше создавать видимость демократии. При этом мышление нашего народонаселения архаично, консервативно, дремуче. И, по большому счёту, пока всех всё устраивает. Есть у нас слишком долгая традиция терпеть любую власть и приспосабливаться при любом уровне давления и несвободы. Боюсь, и при курсе тысяча рублей за доллар народ не выйдет на улицы, экономические трудности – не повод для протестов. У трёх четвертей сограждан, уверен, нет никаких сбережений, тем более в валюте, нет загранпаспортов... Пока растёт картошка в огороде, ничем нас не проймёшь. Управлять такой страной легко и приятно.

– Понятное дело, Москва не Россия. Но и ускорение для Ачинска – стресс, и замедление для Москвы – стресс…

– Да, глубинка – и опора, и тормоз. В России, как известно, всё делается медленно и неправильно. А куда вырулим – непонятно.

– В недавней книге вашего земляка Евгения Гришковца «Театр отчаяния. Отчаянный театр. Мемуарный роман» читается явственно: в провинции самореализоваться невозможно, чем раньше уедешь, тем лучше. Согласны?

– Рискну сказать, что Женя излишне демонизирует Кемерово. А ещё возникает вопрос: куда ехать-то – в Москву-Питер, за границу? Нужно понять, насколько для тебя органична жизнь вне России. Многие писатели и поэты живут и работают за рубежом: Михаил Шишкин, Алексей Иванов, Алексей Цветков, Бахыт Кенжеев, Владимир Гандельсман, Дмитрий Кузьмин, Катя Капович… Связи с русским языком не теряют, издаются, всё у них хорошо в этом смысле. Могу ли я сам – тем более не в самом юном возрасте – уехать? Не знаю.

– Такой вопрос: город, в котором хочется побывать?

– Таких немало: Лондон, Нью-Йорк, Токио, Мадрид…

– Что мешает?

– Случай не предоставляется, нет оказии, никто, знаете, не приглашает. А лететь за свои – дороговато, я не настолько хорошо зарабатываю переводами французских пьес…

– Интересно ли вам оказаться в… Новосибирске в 60-е? Оттепель, Академгородок…

– В 70-е школьником приезжал в Новосибирск по турпутёвке. Купил, помню, в газетном киоске в Академгородке «Юманите диманш» на французском. Культурный шок, толстенная цветная газета, в Кемерово можно было с трудом купить только ежедневную «Юманите»… Окно в другой мир… Невозможно забыть и выставку американской фотографии в 1977 году. Ездил на неё с семьёй друга, который занимался фото и учил снимать меня. Уровень свободы, качество снимков, лайт-боксы, выставочный буклет – от этого тогда просто сносило крышу. Как от «Пинк флойд» или «Битлз» в своё время…

– Новых удивлений вам, Сергей – разумеется, приятных!

Юрий ТАТАРЕНКО, фото Валерия Панова