Жертвы артистического тщеславия

Жертвы артистического тщеславия

«Навигатор» уже знакомил своих читателей с отрывками из книги воспоминаний Н. МАЛИНОВСКОЙ. В преддверии Дня Победы эта публикация посвящается детям войны.

В феврале 1943 года в честь победы под Сталинградом наша агитбригада подготовила концертную программу. Во что бы то ни стало мы решили показать ее лесорубам. До бригады было недалеко, километров 10-15. На конных санях это не расстояние.

Без разрешения взрослых мы вывели из конюшни и запрягли двух шустрых лошадок, поставили на сани большие ивовые короба. Человек по шесть, завернувшись в овчинные тулупы, мы забрались в них и поехали, гонимые здоровым артистическим тщеславием и желанием порадовать народ, не избалованный приездами знаменитостей.

По накатанной дороге с ветерком проскочили деревню. По просеке-большаку, перенесенному снегом, лошадки пробирались с трудом. Сильный боковой ветер, крутая колючая поземка на глазах заметно наращивали сугробы. Оставалось пересечь поле  (довольно большое), а там за леском – бригада. Но лошадки заупрямились. Они прядали ушами, тревожно останавливались, но, повинуясь крикам и кнуту, семенили дальше, с трудом преодолевая переносы.

Солнце быстро катилось за горизонт. Морозюка стоял крепкий. Даже в своих огромных тулупах мы начинали зябнуть, хоть и бодрились, когда на горизонте увидели бегущих параллельно дороге собак.

- Ребята! Бригада близко. Ура!

Но лошадки не разделяли нашей радости. Они начали хрипеть и рвались повернуть обратно. А собаки бежали как-то странно –  довольно далеко друг от друга, то сбиваясь в стаю, то растягиваясь в цепочку и явно приближаясь, окружали нас.

- Ребята! Да ведь это волки!

Их было видно по силуэтам, морды при движении были низко опущены к земле, хвосты поджаты. Они пружинисто перемахивали через снежные переметы. Передний остановился, остальные сгрудились вокруг него. Вожак, присев на задние лапы, вытянул к небу морду и взвыл в несколько приемов, да так, что у нас со страха похолодело внутри, а лошадки наши рванули, что было сил, напрямик к поселку.

Передней было легче, там пассажиры сидели помельче. А наша рванула в сторону так, что возница остался, а короб с пятью гавриками опрокинулся и накрыл перепуганных орущих несмышленышей.

Сначала мы хохотали, пытаясь принять вертикальное положение, сбрасывали тяжелый, накрывший нас короб. Когда же, наконец, отряхивая от снега тулупы, оглянулись вокруг, то поняли, что совсем не смешно. Метрах в трехстах вокруг нас, как зрители в цирке вокруг арены, сидели матерые звери и выжидательно, но нетерпеливо смотрели на нашу возню, прицеливаясь и примеряясь. Их удерживало любопытство, наши истошные крики и необычность ситуации. Видно не часто волкам подкатывало такое счастье – целый воз непонятно чего. Самый сообразительный из нас, Вася Демидов, вместе с лошадкой скрылся за леском.

- А-а-а-а! – истошно закричали мы не своим голосом и,  сбрасывая тулупы, друг через друга полезли под тяжелый короб. В нем было наше спасение.

Волки, почуяв, что добыча уходит, осмелели. Их терпение лопнуло, и как по команде они накинулись на короб и тулупы. Сбившись в тесную кучу в центре, мы вжимались в снег и больше всего боялись, что короб, от которого мы несколько минут назад отпихивались как от нежеланного плена, сейчас перевернется и откроет нас.

А на него как на батут заскакивали и упруго отпрыгивали здоровенные «спортсмены» – волки. Дрожа от страха и холода, ища спасение в чем-то теплом, мы попытались втянуть под короб хотя бы один тулуп. Но не тут-то было! Он моментально был схвачен «противной стороной» и вырван из наших рук. Хуже того, в образовавшееся углубление мы увидели, как волчьи лапы энергично и целенаправленно роют подкоп под нашу «крепость».

Тут, дивясь своей сообразительности, мы, полулежа, полусидя, стали перепихивать к образовавшейся дыре здоровые навозные пласты, которые несколько минут назад, наскакивая на короб, отбили от дна и стен волчьи лапы и которые при падении больно ударяли нас. Маневр удался. На несколько минут мы сами перестали кричать (просто больше не было сил) и прислушались к вакханалии, творившейся за пределами нашего непрочного убежища. Волки с урчанием, рычанием и визгом драли овчинные тулупы, которые висели всегда в конюшне и хранили пряный запах скотного двора.

- Ну и попадет же нам за тулупы, – сказал кто-то сокрушенно.

- А я к маме хочу... – тоненько заплакала Шурочка Канищенко, эвакуированная девочка из Днепропетровска, наша скрипачка.

- Да замолчи ты! Стреляют? Стреляют! Ура-а-а! – закричали мы и готовы были сбросить короб. – Наша взяла! – вопили мальчишки. И, слава богу, что не выскочили.

Как потом рассказывали лесорубы, они не надеялись застать нас в живых. Две или три большие стаи волков третий месяц свирепствовали в окрестностях бригады: задрали овец, лошадь и несколько местных, охранявших бригаду, собак. Только выстрелы (пуль не было, а дробь волков не брала), зажженные факелы бежавших к нам лесорубов, свет фар и стрекот буксующего в сугробе маленького трелевочного трактора заставили разбойников отступить.

Делали они это неохотно, унося, бросая и вновь хватая клочья овчинных тулупов. Голод не тетка, если не овцы, так хоть тулупы из них: видимо так «размышляли» волки, отступая.

Мужики-лесорубы, подбежав, сбросили свои полушубки, отвалили короб, извлекли трясущихся от пережитого «артистов», растерли наши замерзшие руки, мордашки и ноги колючим снегом и, завернув в свои полушубки, бросив через плечо, напрямик через переметенное сугробами поле, под хлестким ветром, раздетые несли нас в бригаду. Мы, как триумфаторы на плечах рабов, окружаемые свитой с пылающими факелами, въезжали в бригаду...